Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

стоял без движения. Рай натерпелся таких ужасов, что боялся хоть чем-нибудь выдать свою принадлежность к индуизму. Впору было отказаться от обязательной ежедневной мантры. Не успел он однажды приступить к молитве, как снаружи послышался громкий шум, топот. Душа у Рая ушла в пятки, сердце отчаянно заколотилось, а мантра в один миг вылетела из головы. Но, к счастью, оказалось, что это всего лишь гнались за хорьком, удушившим цыпленка.

Поначалу многие жители города твердо решили не покидать родных мест, какими бы невзгодами это им ни грозило, но со временем события приняли такой оборот, что людям пришлось бросить все и спасаться бегством на пароходах-экспрессах. Рай-мошай метался, не зная, как ему поступить, но в конце концов решил никуда не ехать. Как он расстанется с родным городом, с рекой, где ему знакома каждая излучина и где в изобилии водится рыба илиш, любимое лакомство бенгальцев? Куда ему бежать, в какую броситься пучину? Его нигде никто не ждет.

…Рай получил классическое индусское образование в Коталипаре. Лет сорок тому назад он весьма успешно сдал выпускные экзамены, был удостоен почетного звания знатока санскритской филологии и получил должность учителя школы, однако занимал ее недолго. Один из его учеников, сын секретаря школьной канцелярии, шалопай и бездельник, курил на глазах у всех, и никто, даже директор, не осмеливался одернуть его. Рай-мошай терпел подобное безобразие неделю, другую, но однажды не выдержал и исхлестал мальчишку розгой. В тот же день молодой учитель был уволен из школы.

Так закончилась его преподавательская карьера. Теперь Рай-мошай и сам не помнит толком, как и почему он обзавелся пассажирским баркасом, но только вот уже четыре десятка лет все его радости и печали связаны с этим судном. Не счесть, сколько народа перевез он за долгие годы. Были среди пассажиров и важные бабу, и известные адвокаты, и мусульманские сановники, и участники движения свадеши, и простые крестьяне, и ремесленники. Случалось ему перевозить и каких-то подозрительных типов, смахивающих на преступников. Пассажиры радовались и печалились. Одни, бывало, сраженные тяжким горем, всю дорогу плакали, другие громко распевали веселые песни или играли в карты. На смену одним пассажирам приходили другие, одна пристань сменяла другую, — вся жизнь хозяина баркаса была вечным движением, неизменным оставалось одно: всякий раз за проезд пассажиры платили деньги. И что касается денег, то здесь нужно было держать ухо востро и особенно осторожным приходилось быть с важными господами. Чаще всего именно они норовили подсунуть Раю фальшивые монеты.

За десятки лет он всем своим существом сжился, сросся с рекой. Сеть каналов и протоков, казалось, стала переплетением его вен и артерий. А сам баркас — душой, жизнью Рая. В баркасе, только в нем счастье и огорчения старика, его удачи и невезения, и ничто другое в мире не представляло для Рая ни малейшего интереса. Так как же он бросит свое детище? Как решится уехать в Индию, в этот край выжженных солнцем, пыльных земель (а то, что Индия именно такова, Рай-мошай слышал от надежных людей, на мнение которых можно положиться). Что ему там делать? Если в тех краях нет протоков, бегущих сквозь тенистые заросли пальм, хиджола и бетеля, если нельзя в любое время года сорвать с дерева приглянувшийся плод, наловить под камнями раков и креветок и, самое главное, если там нет широких водных просторов, которые можно вольготно бороздить на баркасе, значит…

Значит, в этой безводной пустыне он будет чувствовать себя, точно рыба, вытащенная на берег. Одним словом, после долгих и мучительных раздумий Рай-мошай остался в городе. И правильно сделал, считал он. Вот пятнадцать лет тому назад уехал его единственный сын, так с тех пор о нем ни слуха ни духа. Почитай, и в живых-то уже нет. А полуслепой жене Рая (у нее на обоих глазах бельма) в Индии будет ничуть не светлее, чем в Пакистане.

Со временем волнения утихли, и жизнь вошла в свою колею, однако сегодня творится что-то небывалое. Всеобщая забастовка. Раньше мусульмане продолжали торговать, хоть весь город ходуном ходи, а сегодня они первыми заперли свои лавки и магазины.

И подумать только, из-за чего пошла вся эта кутерьма! Требуют, чтобы бенгали был объявлен государственным языком. Рай-мошай миновал Новый базар и вышел к берегу реки. Когда-то индусы сжигали здесь покойников. Теперь на этом пустыре темнеют лишь замшелые развалины храма. Неподалеку от них причал, где стоит баркас Рай-мошая.

Баркас отчалит лишь вечером, с наступлением прилива, а до того часа Раю предстоит томительное ожидание. Перед отплытием следовало бы перекусить, но это не к спеху.

Вдруг откуда-то послышались выкрики: «Наш язык — бенгали! Да здравствует бенгальский язык!»

Рай-мошай посмотрел в ту сторону, откуда неслись крики. Вдали от здания колледжа двигалось шествие.

«Требуем объявления бенгали государственным языком! Да здравствует бенгальский язык!»

Рай-мошай во все глаза глядел на шествие. У него голова шла кругом, происходящее не укладывалось в его сознании. Кто выкрикивает эти лозунги? Старик напряженно всматривался в демонстрантов — есть ли среди них хоть один индус. Разве могло бы случиться что-нибудь подобное еще два года назад?

Была у Рая одна слабость: ему доставляло огромное удовольствие упомянуть при случае о том, что юношей он изучал в Коталипаре санскрит и имеет даже почетное звание знатока этого языка. И тогда кто-нибудь из пассажиров обращался к хозяину баркаса:

— Спойте нам какие-нибудь шлоки[80], Рай-мошай!

Он не заставлял себя долго упрашивать, и над недвижной гладью реки в тишине душной ночи раздавался гимн Ганге или великому Шиве. А если порция гашиша была особенно велика, а среди пассажиров оказывались тонкие ценители санскритской поэзии, Рай-мошая было не остановить.

Некоторые, однако, возражали:

— Божественные гимны скуку наводят, Рай-мошай. Давайте что-нибудь повеселее.

Повеселее так повеселее, за чем дело стало? Каких только стихов не написано на санскрите! Древняя поэзия что дворец раджи — всему найдется место: и строгой молельне, и зале, где зрителей услаждают наемные танцовщицы. И Рай-мошай затягивал «Амару-сатаку»[81] или же шлоки неизвестных сочинителей, где любовь воспевается со всей откровенностью.

— Нам непонятно, Рай-мошай, — кричали пассажиры. — Объясните по-бенгальски!

Ну, что ж, если вы так настаиваете — пожалуйста. После первых же фраз наиболее стыдливые зажимали уши ладонями, а остальные разражались дружным хохотом, звонко раздававшимся в сонной тишине.

Однажды полуночной порой Рай-мошай, подогретый гашишем, по обыкновению, затянул санскритский гимн, как вдруг оказавшийся среди пассажиров мауляви[82] недовольно прервал его:

— Не те времена пошли, Рай-мошай! Если не знаешь газелей на урду или персидском, лучше помолчи.

И Рай