Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

У самой гондолы он увидел Штерн. Она стреляла из револьвера, ее обыкновенно лишенное выражения лицо сейчас обезобразил животный ужас. Бросив взгляд на Мясникова, она кинулась в клеть и дернула за веревку, призывая рабочих наверху начать подъем. Мясников едва успел забраться в гондолу, когда та, с громким протестующим хлопком оторвавшись от вязкой поверхности, двинулась вверх.

Один из солдат, бросив винтовку, ухватился за край клети и замедлил подъем. Штерн без раздумий приставила ствол нагана к его лбу и нажала на спуск. Искаженное воплем ужаса лицо красноармейца исчезло в облаке кровавого тумана, тело рухнуло в расступившуюся и тут же сомкнувшуюся белизну.

А потом прожекторы опрокинулись во вздымающееся, стекающееся к центру вещество, и свет погас. Последним, что увидел Мясников, прежде чем все погрузилось во тьму, было собственное отражение в единственном глазу Погосяна. Тот стоял внизу и без всякого выражения смотрел на ученого. Половина его тела уже вросла в огромный древовидный белый столб, тонкие отростки оплетали лицо, вспарывали кожу, тут же набухая кровью. Но в пустой глазнице, в суматохе лишившейся повязки, уже почти сформировался новый глаз.

Потом была тьма, и стрекот лебедки, и растущее пятнышко света над ними.

– Ну… что, Мясников? Как вам… ваш Бог? – тяжело дыша, прохрипела Штерн, перезаряжая револьвер. Патроны со звоном просыпались на пол из дрожащих пальцев.

– Он… Он истинный… – пробормотал Мясников. С его губ не сходила улыбка.

– Что? – переспросила Штерн, а затем, не дожидаясь ответа, сказала: – Так или иначе, эта тварь останется там, где и торчала все эти века.

– О чем вы? – встревожился Мясников.

– Вы видели ящики? Видели шнур, который мы спустили вниз?

– Конечно.

– Это взрывчатка.

Мясников молчал.

– Мне дали указания уничтожить объект, если его реальность подтвердится. Чтобы воспрепятствовать подпитке религиозных бредней, полагаю. Или в случае «иных угроз».

Штерн испустила нервный смешок. Его эхо слилось с нарастающим шорохом и шелестом. Мясников знал, что это за звук.

Оно поднималось вслед за ними.

– Думаю, эта угроза вполне себе иная, не правда ли?

– Как ваши пальцы, доктор Штерн? Недостающие фаланги вернулись? – прошептал Мясников.

– Что? – ответила женщина.

Мясников снова замолчал. Наконец они оказались наверху. Штерн положила револьвер в кобуру, выбралась из клети и, миновав перепуганных рабочих, подскочила к одному из ящиков, от которого вниз, в отверстие, тянулся витой шнур. Женщина отбросила крышку, потянулась к рычагу детонатора. На мгновение она задержала взгляд на указательном и среднем пальцах правой руки – где фаланги, которых недоставало после старой травмы, появились вновь.

– До скорой встречи через миллион лет, – прошептала она и повернулась к Мясникову, чтобы разделить с ним торжество. А потом пробормотала свое последнее слово: – Что…

На нее смотрел ствол ее же револьвера, извлеченного Мясниковым из кобуры, пока она возилась с ящиком. Мясников нажал на спуск. Грянул выстрел. Рабочие отпрянули и в ужасе закричали.

– Прочь! – заорал Мясников, взмахнув револьвером. Рабочим не пришлось повторять дважды – они бросились к подъемной платформе.

– Бегите, – прошептал Мясников, неторопливо направившись следом и бросив револьвер на пол. – Все равно не убежите далеко.

Вокруг гудели и потрескивали роем насекомых тусклые лампы, помпы с глухим гулом откачивали воду.

– Никто не убежит, – повторил Мясников.

Рабочие отправились наверх, оставив его внизу, но Мясникова это не беспокоило. Он остановился у посадочной площадки, сел на влажные камни и закурил папиросу. Из только что покинутого им тоннеля доносился нарастающий шелест, с которым существо, поднимавшееся вверх словно дрожжи, двигалось к выходу. Мясников смотрел на него, на этого Бога, явившегося из темных глубин Вселенной, когда люди лишь учились быть людьми. С тех пор они далеко продвинулись. Перед глазами Мясникова вновь замелькали кошмарные сцены бойни в Осовце. Да, человеческая история не стояла на месте. Вот только двигалась немного не туда. И пришла пора вернуть ее в исходную точку.

Мясников думал о том, как это древнее создание, частица своего погибшего шесть тысяч лет назад прародителя, выберется на свободу и сотрет всю так называемую цивилизацию, как огромный ластик. Низведет людей до положения корма, которым им, жалким и никчемным, и положено быть. Как снова создаст величественный город, однажды погубленный глупой восставшей пищей. До чего, в сущности, смешно – столь невероятное создание погубила его же еда. Почти как божество, подавившееся вишневой косточкой. Что ж, на этот раз все будет иначе. Наверняка. Он верил в это. Он верил впервые с тех пор, как Осовец лишил его веры.

А может быть, и не было никакого Осовца? Может, ему привиделось это, пока он служил своему Богу единственно возможной и достойной службой – пропитанием?

Быть может, не было никакого взрыва Босфора, и потопа, и всего остального? И вся история человечества – лишь бредовое видение? Сон поглощаемого корма… Сон, ниспосланный Богом, чтобы скоротать вечность.

– Было бы чудесно, – прошептал Мясников и улыбнулся, выпустив дым. А потом вдохнул – полной грудью. Испарина на его лице поблескивала в свете ламп, пока те не начали гаснуть одна за другой. Скоро он перестанет быть Мясниковым. И Бушером. И кем-то еще. Станет пищей Бога. Наконец-то станет частью чего-то большего.

Мясников улыбался, когда его Бог надвинулся на него из тьмы. И когда тот коснулся его, чтобы растворить в себе, в вечной боли, и продолжить путь, Мясников возблагодарил его молитвой.

И молился, пока его Бог не хлынул ему в рот.

Дмитрий Козлов

Грыжа

Людмила действительно ненавидела эту старуху. Особенно после того, как сама вышла на пенсию. Нехорошо, конечно, но так оно и было. Наверное, из-за этого все и произошло. Из-за ненависти. Во всяком случае, иного объяснения у Людмилы не было.

Но разве можно считать ее убийцей? Она ведь ничего не сделала! Пальцем ее не тронула! Так что смерть свекрови – это не ее вина. Убийство обычно планируют, а это… Это даже не случайность.

Это какой-то кошмарный сон.

И она все никак не проснется.

Похоронили старуху на третий день. Прободение язвы желудка, массивное внутреннее кровотечение, вдобавок – повторный инсульт. Все остро, в несколько ночных часов. Когда спохватились, было уже поздно. Если бы не ночь, если бы она не была одна в дальней комнате…

За обильным поминальным столом, растянувшимся по центру самой большой комнаты в их трешке, раз за разом звучали все эти «если бы». В перерывах пили, закусывали, бросали сочувственные взгляды на Леню и Людмилу, произносили, что