Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

бледные тела были полностью обнажены. Десятилетиями не стриженные волосы и бороды спускались на пол, сплетались в плотный ковер. На лицах, утонувших в складках рыхлой плоти, нельзя было различить глаз.

Француз застыл на пороге в изумлении и ужасе, а Назар кубарем выкатился наружу, подхватил с земли сабли и вернулся обратно. Вооружившись, они медленно направились к сидящим в середине амбара существам.

Когда до них оставалось несколько шагов, одно из чудовищ шевельнуло головой. Колыхнулись безразмерные щеки, и раздался тонкий, почти детский голосок – видать, тот самый, который так настойчиво и отвратно пыталась имитировать мертвая ведьма:

– Лукерья, тебе сюда нельзя.

– Лукерья сдохла, – сказал Назар. – Теперь ваш черед.

Старшие зашевелились. По их гротескным телам прошла дрожь, и кто-то – тятька или дядька Пров – протянул пухлую руку к накрытому ветошью предмету на камне.

– Приносящий свет дарует и тени! – произнес тот же тонкий голос. В следующий миг тряпка отлетела в сторону. Под ней стояла лампа – нечто вроде пузатой бутыли из толстого стекла с запаянным горлышком. Бутыль эта была забрана в плетеный каркас с проволочной ручкой. Рассмотреть лампу подробнее Назар не успел, потому что в ней плясало оранжевое пламя, и, как только тряпку сорвали, оно вспыхнуло с неожиданной силой, наполнив амбар ярким светом.

Тотчас все вокруг обрели черные, отчетливые тени – все, кроме Назара, разумеется. Старшие обмякли еще сильнее, замерли, окончательно обратившись в бессмысленные мешки плоти. А их огромные тени на стенах, напротив, задвигались, заструились по бревнам плавно и жутко. От одного взгляда на эти вытянутые силуэты Назару хотелось зажмуриться и кричать.

Француз, едва успевший взмахнуть саблей, рухнул навзничь как подкошенный. Оружие вылетело из ослабевшей руки. Тень, выбитая дьявольским светом из его тела, испуганно заметалась на стене над входом. К ней тут же со всех сторон ринулись тени Старших. Точно стая голодных волков, они окружили и растерзали чужака, разорвали на части и поглотили, не оставив и следа. Это произошло очень быстро, всего за пару ударов сердца. Назар, сбросив оцепенение, кинулся к лампе, занося клинок. По стенам, полу и потолку тени Старших метнулись наперерез.

Они почти успели остановить его. Уже опуская саблю, Назар почувствовал ледяные прикосновения, от которых мгновенно прервался стук в груди и дыхание застопорилось, словно что-то стиснуло горло железной хваткой. Отчаянно пытаясь глотнуть воздуха, отчаянно пытаясь вспомнить хоть одну молитву, удержаться на краю сознания, он падал в голодную бездну.

Но клинок падал вместе с ним.

Лезвие врезалось в лампу. Со звоном брызнули в стороны осколки. Свет исчез, и пламя, заключенное в сосуде, расплескалось по камню и вокруг него. Оно не погасло, наоборот, с яростью впилось в доски пола, в мох, растущий между ними, в волосы и плоть Старших. Те заверещали, задергались, замахали руками, пытаясь сбить огонь, но тот лишь сердился и разгорался сильнее, полз вверх по бородам, облизывал белую кожу, мечтая добраться до скрытого под ней жира.

Назар, упавший на камень и откатившийся в сторону, очнулся оттого, что вспыхнула шинель. Кое-как выкарабкавшись из нее, он пополз к выходу. Встать не было сил. Проползая мимо француза, солдат ухватил того за ремень и попробовал потащить за собой, но быстро понял, что это невозможно – фуражир, даже основательно исхудавший на ведьминых харчах, все равно весил слишком много. Да и в широко раскрытых глазах его больше не оставалось жизни. В них отражалось лишь пламя.

Потрепав француза по щеке, Назар пополз дальше. Позади истошно вопили Старшие, обратившиеся в огромные факелы, и трещали бревна стен, по которым разбушевавшийся огонь взбирался к потолку.

Преодолев оставшиеся две сажени до выхода, уже ослепший от дыма Назар вывалился под дождь, в грязную сырую траву. Откашлявшись, он отполз еще на несколько шагов. Потом еще. Отдыхать приходилось подолгу, потому что тело попросту отказывалось подчиняться. Добравшись до забора, Назар прислонился к нему спиной и стал наблюдать сквозь слезы, как пылает проклятый амбар. Тот превратился в один сплошной костер, который наверняка было видно за много верст. Пламя охватило крышу, языки его рвались к небу, а внизу до сих пор кричали Старшие.

– Вот так, ваше высокоблагородие, – пробормотал Назар, уже засыпая. – Получается, привела меня судьба, куда нужно. Только жалованье в шинели осталось. Это вы зря…

И опустил веки.

Когда он поднял их, много часов спустя, на исходе ночи, амбар все еще горел. Ни одно бревно не сдвинулось в его стенах, ни один уголок крыши не сместился. Все так же яростно и зло полыхал огонь, все так же обреченно и отчаянно выли те, кто сгорал заживо внутри. Кряхтя, Назар поднялся, выломал из забора жердину потолще и, опираясь на нее, побрел прочь, к лесу.

Путь занял немало времени, но обернулся он только у самой опушки, уже на рассвете. Амбар вовсю пылал. Не смолкали крики Старших. Негасимое пламя из Люциферовой лампы пожирало грешников – вечные муки, которых те избегли, обманув смерть, нашли их здесь, на земле. Назар осенил себя крестным знамением и больше не оборачивался.

В полдень того же дня, когда окончательно распогодилось, он вышел на дорогу. Глянул себе под ноги и увидал под ногами тень. Она казалась не совсем правильной: чуть длиннее и тоньше, чем нужно, с иной осанкой и силуэтом головы. Да и движения повторяла неточно, а иногда и вовсе с запозданием.

– Ну что ж, – хмыкнул Назар. – Не боись, привыкнешь. Оба привыкнем, солдат скотина хитрая, ко всему приспособляется. Главное, до снега обжиться где-нибудь. Не отставай, мусью!

И они с тенью зашагали на восток.

Елена Щетинина

Мальчик-Обжора

Мы называли его Голодным Мальчиком. Голоднюком. Обжорой. Утробой. Прорвой. Да как мы только его не называли! Перемигиваясь, криво усмехаясь, делая пальцами тайные знаки.

Когда в первый раз мы заговорили о нем? То был июль. Полдень. Солнце маячило белым раскаленным блином. Жаркое марево висело в воздухе. Асфальт пропекал ноги через сандалии. Нам было по девять.

– Пусть он сожрет это, – вдруг сказал Мишка, глядя на порванную кепку. Его родители бережно относились к вещам – и того же требовали от сына, но он не оправдывал их ожидания. Как он порвал эту кепку – кто знает? Может быть, швырнул под колеса наших велосипедов, может быть, зацепился за низкую разлапистую ветку, а может быть, и неуклюже сдернул – очень часто самое плохое в нашей жизни случается оттого, что кто-то что-то где-то «неуклюже». Кепка была дорогой, привезенной Мишкиным отцом из-за границы – и приятелю