Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

Я вышел из дома; было промозгло и серо, равнодушное небо дышало холодом, теснящиеся в беспорядке могилы потеряли свое ночное романтическое очарование и вместе с деревьями, фонарями и самим домом смотрели с пасмурной неприязнью, как прислуга на гостя, слишком припозднившегося после отъезда хозяев. Сибиллы не оказалось рядом с крыльцом; я на секунду встревожился, но потом увидел ее возле одной из могил: она стояла, нагнув морду к заросшему пожухлыми сорняками надгробию, как будто бы ведя с кем-то беседу, похожая на мифическую бессмертную лошадь, решившую по случаю навестить своего давно почившего седока. Я подозвал ее и был уверен, что видел, как она кивнула, словно прощаясь, прежде чем подойти на мой зов. Мы тронулись с места шагом. Над кладбищенской пустошью пронесся ветер, и деревья зашелестели вслед, замахали ветвями, одетыми в пышные золотисто-красные рукава, то ли прощаясь, то ли прогоняя нас прочь. На свежей могиле Марты еще не совсем увяли пожелтевшие лилии, и отчетливо ощущалось, что там, под этим цветочным покровом, под пропитанной влагой тяжелой болотной землей в ящике из сосновых досок лежит, вытянувшись и окостенев, черноволосая горничная-убийца, вперив вверх взор остановившихся глаз.

Ветер подул сильнее. Сибилла – что за умнейшее существо! – сама перешла на довольно спорую рысь. Над головой, почти полностью застилая хмурое небо, шумели массы густой разноцветной листвы, грозя обрушиться багрово-оранжевыми лавинами; отдельные листья, сорванные с ветвей, вскоре стали густым листопадом, и когда мы выехали на пустошь, он уже совершенно замел тропинку, и само ее устье между деревьев оказалось скрыто ниспадающим с шелестом изжелта-красным пологом.

На пустоши ветер налетел так, что едва не сшиб из седла, высек слезы из глаз, взъерошил конскую гриву и мгновенно пробрал до костей. Я тщетно пытался защититься от его натиска, подняв воротник; Сибилла еще добавила шагу. Усадьба Сфинкса приближалась, надвигаясь каменной серой громадой, и мне казалось, что я слышу, как гудят от ветра шпили на башнях и пронзительно свистят сквозняки, пролетая сквозь окна и двери. На Верхней террасе кто-то стоял и смотрел на меня, прислонив руку ко лбу, но скрылся, едва понял, что замечен; я не успел разглядеть, кто это был, но кажется, узнал седоватую круглую голову Петьки.

В конюшне Архип, не задавая вопросов, принял у меня поводья Сибиллы и вдруг поклонился в пояс. Я растерялся, не зная, как реагировать, но он просто повернулся и молча повел лошадь в стойло.

На северной террасе у застекленных дверей Большой гостиной стояла Вера. Она куталась в пальто и, щурясь, смотрела на меня.

– Доброе утро, – сказала она. – Предпочел завтраку прогулку верхом? Зильбер про тебя спрашивал, он недоволен…

Я хотел ответить, но не успел. Вера присмотрелась ко мне внимательнее, округлила глаза, подняла брови и протянула:

– О-о-о-о-о-о…

Мне стало неловко. Она покачала головой и повторила:

– О-о-о-о-о-о… Понятно.

Я поспешил пройти внутрь, но Вера меня окликнула:

– У тебя что-то вот тут, – она показала пальцем на свои губы. – И вот здесь еще, на этой твоей бороде… Кажется, кровь.

«…получается, я тебя приворожила…»

Мне оставалось только молча уйти.

Я быстро поднялся на третий этаж, оставил верхнюю одежду в комнате и прошел в душ. Вода была еле теплой и плохо уходила через сливное отверстие посреди пола, выложенного выщербленной керамической плиткой, и через минуту я уже стоял по щиколотку в холодной луже. Под стенами и в углах виднелись потеки серой и темно-багровой грязи: отсутствие Марты уже становилось заметным. Я увидел у себя на бедрах красноватые полукруглые следы от ногтей, один из которых был таким глубоким, что заметно кровил: уже наверху я еще раз отпрянул от Машеньки, ставшей передо мной на колени, но она притянула меня к себе и опять повторила:

«…не бойся…»

Больше никаких отметин на теле у меня не прибавилось, и спина, похоже, вопреки ожиданиям не пострадала – во всяком случае, стекающая мыльная пена не щипала саднящих ран. Зато кое-что исчезло: на левом плече от рваной раны почти не осталось следа – даже швы пропали бесследно, оставив только едва заметный неровный розовый треугольник.

* * *

Аристарх Леонидович повстречал меня в коридоре рядом с дверями в Аудиторию. Он был необычно наряден для буднего дня: вместо любимого стеганого халата из темно-синего китайского шелка или домашней куртки с кистями надел велюровый синий пиджак в полоску, бархатный черный жилет и белую сорочку с высоким воротом, под который повязал пестрый шейный платок. Под мышкой он держал кожаную толстую папку.

– Вы пропустили завтрак, – констатировал Аристарх Леонидович, и воздух немедленно наполнился ягодным ароматом употребленного порто. – Нашли дела поважнее?

Ответ вертелся на языке, но я сдержался и сказал:

– Совершенно верно, – и, понизив голос, добавил: – Это связано с нашим разговором накануне у вас в кабинете.

Фон Зильбер сделал таинственное лицо и важно кивнул, как человек, причастный к никому не известной загадке.

– Понимаю, – сказал он. – Но ведь вы помните, какой сегодня день?

Я не вполне помнил даже давешний вечер, так что обстоятельства дня сегодняшнего пришлось припоминать с минуту: да, действительно, еще неделю тому назад нынешняя пятница была означена в расписании так называемым Большим учебным днем – две пары с утра до обеда, еще две – после, никаких тренировок, лекция приезжающего раз в месяц философа Дунина, а после ужина планировалась защита совместной курсовой работы Эльдара и Никиты. По причинам, более чем очевидным, все это совершенно вылетело у меня из головы, однако строгость учебного плана Академии не смягчалась из-за таких мелочей, как убийство, суицид посредством концентрированной уксусной кислоты, и уж тем более не учитывала превратностей личной жизни педагога, так что чтения лекции было не избежать, и я решил, что стану импровизировать.

Первую пару вела Вера. По случаю Большого учебного дня преподаватели должны были присутствовать на занятиях друг у друга, и мы с Аристархом Леонидовичем уселись за партами в самом верхнем ряду, как раз у подножия трона загадочной девы на огромном мозаичном витраже, так что у меня над головой оказался сидящий задумчивый лев, а над фон Зильбером раскорячился осьминог. Вера рассказывала о теории когнитивного диссонанса Фестингера и имела несомненный успех: Лаврентий не спал, Эльдар не трепался с Никитой, а Вольдемар не устраивал аутодафе насекомым. Отчасти это можно было объяснить присутствием в аудитории фон Зильбера, но по большей части дело заключалось в том, что Вера сегодня тоже решила приодеться: строгая и еще более