Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

с «калашами» и в камуфляже. За ними тащились машины частных купцов, разномастные, старые и дохлые – именно они чаще всего оставались на трассе из-за поломок или нападений разбойников. И в самом хвосте, перед замыкающей колонну охранной самоходкой, тряслись «буханки» с пассажирами.

Иван ехал в одной из таких «буханок». Внутри было холодно, душно и пахло немытыми людьми. Разговоры вспыхивали и затухали сами собой.

– Нет больше Вологды, ёпт, – сокрушался бородатый мужик в ушанке. – Что-то мощное туда хренакнуло, ёпт. В центре, говорят, ни одного дома не осталось, ёпт. Все в стекло сплавилось. Ну я понимаю, ёпт, там, Череповец жахнули – там, ёпт, металлургия, заводы. Или Плесецк, ёпт, там космодром. Был. Но Вологду-то за что?

Иван слушал и мотал на ус. Про Вологду он уже знал – сам по ошибке сначала сунулся по северной трассе, думал, так быстрее будет. Но уже за Даниловом все оказалось перекрыто – шлагбаумы, плакаты со знаками радиоактивной опасности. Пришлось делать крюк и ехать на Кострому, переходить Волгу по льду и прятаться от патрулей в сугробах.

В Костроме, такой же пустой, как и Ярославль, его все-таки сцапали. Трое суток он просидел на гауптвахте при военной части, два раза его хотели расстрелять как дезертира, но вовремя раскровившийся шрам через всю грудь его спас. Легенда о том, что он комиссован по тяжелому ранению, сработала, и ему даже вернули рюкзак с тушенкой, который он тащил с самого Ярославля.

Потом он на перекладных долго добирался до Великого Устюга, по пути растратив почти все запасы. В Мантурово попал под перекрестный огонь двух банд разбойников и едва выполз по льду реки. В Шарье прибился к артели гробокопателей и битый месяц долбил мерзлую землю, зарабатывая на дорогу. Дальше был путь на север, машины не выдерживали сорокаградусных морозов, а заметенную трассу по краям вместо шестов отмечали замороженными трупами.

И лишь теперь ему повезло – от Великого Устюга вниз по Северной Двине как раз собрался караван, к которому можно было прибиться. Шли до Холмогор и Новодвинска, хотя и пугали друг друга, что туда добивает радиация и от бывшего космодрома в Плесецке, и тем паче от уничтоженных баз Северного флота на Белом море. Но так далеко Ивану было не нужно.

– Усть-Ерга? – удивился водитель. – Какого черта ты там забыл?

Но и Усть-Ерга не была конечным пунктом. Выбравшись из душной «буханки», Иван подтянул лямки тощего рюкзака и стал искать живых. Дома стояли пустые, на стук в дверь и окна никто не откликался. Он почти уже отчаялся, но сунулся в здание школы на краю поселка – и оказался под прицелом двустволки местного сторожа.

– Тебе чё тут надо? – процедил тот сквозь зубы.

Через полчаса они пили горячий горький чай и ели последнюю банку тушенки из запасов Ивана.

– Деревня? Родноверы? – удивлялся сторож. – Да, жили тут такие. Но с ними и так связи почти не было, а как началась вся эта херня… Кому до них какое дело, на хер?

– Далеко? Добраться можно? – пытал Иван.

– Да хер его знает. Когда дороги еще не замело, километров… ну может, полста или шестьдесят, а потом еще херачить по лесу… А если сразу напрямик через леса… Тридцать-сорок…

– У вас тут лыжи есть? Школа все-таки.

– Лыжи? Ты чё, на школьных лыжах собрался по лесу херачить? Совсем, на хер, башкой поехал?

Иван стиснул губы. Кивнул:

– Надо.

Сторож шумно всосал в себя чай. Помолчал.

– Ладно, хер с тобой. Дед Михей все равно уже помер. У него хоть лыжи нормальные были, охотничьи, камусные.

Последний раз Иван стоял на лыжах еще в детстве. Здесь же пришлось учиться почти заново – лыжи оказались короткими и широкими, к тому же без палок.

Сторож подобрал ему хорошую теплую одежду, дал компас и еды, но напутствовал коротко:

– Замерзнешь на хер.

Сначала было даже легко. Свежие силы, удобный снег и ощущение финишной прямой гнали вперед. Иван сверялся с компасом и повторял про себя приметы пути, о которых рассказал сторож.

Потом лыжи стали тяжелей, щеки подгорели от мороза, а нос и гортань словно съежились и стали пропускать все меньше и меньше воздуха. Деревья прикрывали от ветра, но на открытых участках он настигал, сбивал дыхание, пытался забраться под одежду и зло сек кожу острыми снежинками.

Иван понимал, что шансов мало. Понимал изначально. Но были ли они вообще, эти шансы, он стал задумываться, когда день перевалил за середину, а путь слился в бесконечное одинаковое полотно. Казалось, что он едет по кругу, хотя компас неизменно показывал верное направление.

Когда начало вечереть, Иван почти смирился с тем, что не дойдет. По его расчетам, он прошел чуть больше половины. И бесполезно пытаться устроиться на ночлег без огня, топора, укрытия и навыков выживания в зимнем лесу. Если он не доберется до жилья, то ночь ему не пережить.

Ему казалось, что он уже несколько раз терял сознание – прямо на ходу, не переставая механически двигать ногами в лыжах. Зимний лес пропадал, даже начинало что-то сниться. Он тряс головой, он будил сам себя и каждый раз с удивлением видел, что ноги не останавливались. Как будто они шли сами по себе, без его приказа, а все остальное тело было к ним просто привязано.

Потом на снежную целину перед ним стали выходить звери. Огромный прозрачный волк подошел к нему, понюхал и рассыпался снежинками. Черная коза высовывалась то из-за одного ствола, то из-за другого, подальше, – с одним и тем же выражением высокомерного удивления на морде. На ветвях то появлялись, то исчезали черные вороны, провожающие его гипнотизирующими взглядами. Где-то вверху, в мутном небе, виднелась большая темная птица – то ли гриф, то ли орел. Она пластала крылья косым крестом и висела там подолгу, совершенно не двигаясь.

Он перестал чувствовать ноги. Перестал чувствовать пальцы рук. Лицо его словно покрылось броней и больше не ощущало холода. А в какой-то момент ему даже стало жарко. Он обрадовался было, что согрелся, но и ноги и руки по-прежнему существовали где-то далеко и отдельно.

Стало совсем темно. Так, как бывает только в лесу беззвездной ночью – когда не видно вообще ничего. Иван продолжал двигаться. Или думал, что продолжает. В какой-то момент он совсем потерял ощущение и тела, и пространства. Осталась только мысль. Только воля. Двигаться дальше.

Чернота и беззвучие длились долго.

Потом появились звуки. Шаги. Скрипы половиц. Стук дверей. Голоса, неразборчивые, тихие.

Потом с его глаз сняли повязку, и чернота