Крыси-мыси. История о похищенных жизнях - Елена Клишина

крыса, остальные мыши: серенькие, маленькие, глупенькие, в прыщиках. Одна только кошечкой была, тёмненькая такая, глазищи чёрные. И самой буйной оказалась. Ей он насочинял, что за ним могут следить, потому что он уже много кому помог перевестись с платного на бюджет через взятки, поэтому надо уехать подальше. Но она раньше всех сообразила, куда он её везёт и что сделать хочет. Орала, дралась. Пришлось по башке дать и ближе всего от города свернуть. Разозлился на неё, раздел, вещи порвал, выбросил, хотел тут её и попользовать, а потом придушить и здесь же оставить, но…

Как будто что-то остановило. Будто бабкина рука схватила его за воротник, кадык пережало, и разум на секунду вернулся. Он бросил кошечку в багажник, прикрыл тряпками. Чтобы не возвращаться на трассу, повёз её туда, куда всех остальных возил, окольными путями – в полях гаишники не дежурят, это на трассе их сколько угодно. Чуть занервничал, чуть быстрее поехал – и всё, сам себя закопал.

После этой буйной девицы он приехал домой, накатил, пошёл в баню, чтобы смыть с себя чужие запахи, землю, пот и проклятия, которыми девка, словно крыса, в угол загнанная, осыпала его перед смертью, как только в себя пришла. И словно наяву провалился в какой-то кошмар.

В банном сумраке привиделась бабка, ругала матерно по-чёрному. Велела брать срам в горсть и ехать к ней. С собой чтобы взял земли с кладбища, с могилы свежей, верёвок или лент каких, кошелёк ненужный и денег на откуп. И ещё карту района… На хрена ей карта?

К утру проспался, сел и поехал. Бабка ведь такая – с того света достанет, душу вынет и собакам скормит, но своё получит. Приехал. За те годы, что он не бывал в родной деревне, бабка стала ниже ростом раза в два – усохла и согнулась. Говорить пыталась властно, но звучало это смешно: зубов почти не осталось. Бабка сказала:

– Непрогляд я тебе, видать, тогда хороший поставила, раз до сих пор не словили. Я-то думала, когда его ставила, что ты всё поймёшь и успокоишься. Вроде как шанс (бабка произнесла «шанес») тебе даю по-человечьи жить. А ты ведь, гнида такая, всё иначе понял. Мне ведь всё про тебя показали. Уж чего мне в этой жизни бояться, чего я в ней не видела? Но такое показали, черти бы обосрались от страха, что ты с дурёхами этими делал. Я тебя покрывала, грех большой на себя приняла, а всё зря. Но мне всё равно в ад скоро уходить – грехом больше, грехом меньше, всё едино рая не заслужила. Если тебя и выдам, разницы большой не будет, грехи мне никто не спишет. Остановись, блудня, блудливого отца сын, Христом Богом молю! Сейчас на тебе одиннадцать душ… А будет тринадцать, тогда тебе сокрыть и вовсе ничего не удастся. Меня уж не будет, самому и подавно, а больше никто не возьмётся. Чёрная девка, которая последняя… Отец её искать тебя будет, пока сам не умрёт. Если найдёт, ох грешники в аду радоваться будут, что на твоём месте не оказались! Я тебя и дела твои напоследок прикрою, мне всё одно. Мне уходить на днях, и больше ничем уж помочь тебе не смогу. Если ещё двоих погубишь, тебя сам сатана людям выдаст – отцу тому, он его об этом просить будет. Он всех просить будет, чтобы тебя поймали, – от неба до преисподней, а сатана подарки любит, он и откликнется на его просьбу. Отец тот душу свою поставить за это готов, таково горе его отцовское. Его люди уже повсюду тебя ищут, а люди эти…

– Ладно, ладно, понял я, – ответил он, внутренне холодея от ужаса, который нагоняла бабка. – Я привёз всё, что просила.

– Стели карту, – велела бабка. – Показывай, где блудниц этих прикапываешь.

Он показал.

– Что там за место?

– Ну, поле, – пожал он плечами. – Пустое. Не сажают ничего уже много лет.

– Просто так или есть причина какая? – допытывалась бабка.

– Земля там ядовитая. Учёные там давным-давно опыты проводили: на огороженное поле выпускали мышей и крыс и травили их разными ядами. Сначала оно было колхозное, но колхоз нынче стал сбывать всё, что доход не приносит. Все про крыс знают, покупать никто не хочет, думают, что яд ещё в земле и даже в подземные воды ушёл.

– Хорошее место, – прошамкала бабка, – адское. Знал, где прятать. Крысы-мыши (у бабки вышло «крыси-мыси»). Землю давай. Верёвку привёз? Коротковата. Режь на пять частей, боле не получится. Выйди. Кошель давай. И деньги в него клади, не жопься.

Когда было разрешено вернуться в комнату, бабка вручила ему мешочек с остатками земли.

– Прости мою душу грешную, Господи, – она мелко, суетливо перекрестилась. – По всем тем местам, где эти твои девки и бабы лежат, проедешь ближе к ночи, найдёшь их. Каждую землёй присыплешь. Земля заговорённая. Найдут их не скоро ещё, а души их тебе докучать не будут, пока на тебе отвод лежит. Про отвод никто не знает, никто не снимет. Только сатана знает, но он тебя пока не выдаст, если уймёшься.

Бабка протянула ему разрезанную на пять частей верёвку:

– Это к ограде самого близкого к ним кладбища привяжешь. Чтобы их души не могли вольно везде ходить, чтобы к родителям своим не пришли и про тебя, ирода, им не рассказали.

Бабка сунула в руку что-то, завёрнутое в ткань:

– Это – не разворачивай. Там твой кошель с деньгами. Я с тебя на него переклад сделала. Я просила, и мне мужика показали. Он такой же, как ты, просто его закрыть от людского осуждения некому. Он тоже виноват, делов наделал, только не попался ещё. Ему на судьбе написано пойманным быть, в тюрьме гнить, в тюрьме помереть. Он на рынке торгует. Знаешь в городе рынок? Там дом большой, внутри лёд, на него доски стелят и концерты дают, рядом с домом полосатые палатки стоят, в которых всяким барахлом торгуют.

Он понял, про какой рынок говорила бабка.

– Переклад сам тебя к нему приведёт. Покрутишься возле него, будто товар выбираешь, парой слов перекинешься. Ничего у него не покупай, даже руками не трогай. Просто пальцем в воздух тыкай, вопросов много задавай, дураком прикинься, чтобы он к тебе злость испытал, что ты его время тратишь и ничего не берёшь. Из-за этого он за тобой не побежит; окликать, что ты кошелёк потерял, не станет. Ты отвернись или пригнись, незаметно кошелёк достань, разверни и урони. Тряпку выкинь. Он его подымет, потому как