По острым камням - Ирина Владимировна Дегтярева

эти истории с Дилар, Зарифой они тебя как разведчика-нелегала нисколько не красят. Легкомысленность, авантюризм, шапкозакидательство — вот то, что составляет твою сущность. Аналитик из тебя слабый. У тебя всегда была склонность решать проблемы радикально остро, не считаясь с мнением Центра по этому поводу.

— Да ну! — Горюнов с трудом сдержал порыв напомнить о количестве государственных наград, которые ему вручили не за авантюризм, а за реальные результаты, пусть и полученные нередко вопреки указаниям из Центра. И все же промолчал, изобразив, что воспринял этот выпад как иронию.

Однако слова запомнились и как-то некстати, когда Горюнов задумчиво жарил яичницу на крошечной кухне парижской съемной квартиры, всплыли в памяти, как белые пузыри яичного белка, вздувающиеся и опадающие на сковороде. Петр хмуро взирал на эту вулканизацию на тефлоне. Он понимал, что подспудно за долгие годы общения с Александровым слишком привязался к нему, особенно после смерти своего отца. Привыкнув к заботе Евгения Ивановича, которая, казалось, распространялась повсеместно, в том числе и на семью Петра, он не дифференцировал где забота проявлена сугубо по службе, а где из личного расположения. А существовало ли оно когда-нибудь, это личное расположение? Или Горюнов порой принимал желаемое за действительное? Нуждался ли в нем генерал или стремился не привязываться к одному разведчику из многих, с кем работал и чью работу курировал? Неосознанно Петр ревновал шефа к своему другу и однокашнику Теймуразу Сабирову. Мур погиб, а их служебный треугольник остался незыблем. Три угла ринга, три бойца, один из которых бесплотный дух, но оставивший настолько глубокий след в жизни Александрова и Горюнова, что словно бы незримо присутствует.

Горюнов с брезгливым выражением лица проглотил пережаренную глазунью, напоминающую резиновую яичницу из игрушечного кухонного набора дочки Машки — и по виду и, наверное, по вкусу, если бы Петр вдруг рискнул ее попробовать.

Перед отъездом Маша усадила отца на низкий стульчик в своей комнате и пыталась поиграть с ним и накормить своей резиново-пластмассовой стряпней китайского производства. Он же между делом, ненавязчиво пытался втолковать ей как в арабском языке алиф артикля аль васлируется, если стоящее перед ним слово оканчивается на гласную букву. Даже нарисовал на маленькой меловой доске знак васлы, который ставится над алифом в таком случае.

— Козявку напоминает, — с детской непосредственностью поглядела на васлу Маша, склонив голову к плечу. Голова у нее большая, лохматая от кудряшек. Волосы у дочери светлые, как у Александры, но жесткие и густые, как у отца.

— Скорее запятую, — точно так же склонил голову Петр. — Ты, Петровна, лучше запоминай и поменьше рассуждай. Пока что ты солдат и должна выполнять приказы вышестоящего начальства.

Машке нравилась эта игра. Девочка тут же приложила руку к воображаемому козырьку фуражки и вытянулась в струнку, выставив пузо.

— Хазаа сахих! — сказала она «так точно» по-арабски.

Петр замечал, что дочка легче запоминает слова на слух, чем с листа. И хотя разбирает арабский алфавит, все же неохотно пишет сама. Он решил, что у нее еще не сформировалось умение писать. Так же как и по-русски. Впрочем, не без удовольствия замечал, когда изредка бывал дома, как Машка норовит писать справа-налево.

…Парижский день нисколько не разгулялся к полудню, напротив стал еще более пронзительным, ветреным, хоть сырость и ушла из воздуха, пахнущего близкой Сеной и рыбой, сырой и жареной, с рынка. Горюнов гурмански подумал об устрицах. Подгорелая яичница раздразнила нешуточный аппетит. Но Петр решил разделить трапезу с другом, которого планировал разыскать сегодня же.

В Париже Горюнов бывал не однажды. Город знал хорошо, романтические чувства он у него не будил. Причем в нынешнее время, когда Францию наводнили эмигранты с Ближнего Востока, из Африки, столица и вовсе утратила европейский лоск. Петр здесь мог объясниться по-арабски скорее, чем по-французски. Несмотря на ухищрения Центра по его маскировке, он не походил ни на армянина, ни на француза. Пока шел к метро, чтобы добраться до Отеля-Дьё де Пари, к нему пару раз подошли арабы.

Пожилой спросил сколько времени, а молодой с бегающими глазами предложил купить гашиш. Оба заговорили по-арабски, приняв Горюнова за своего. Старику Петр вежливо сообщил, который час, а драгдилера отправил восвояси одним характерным и красноречивым жестом. Он владел богатой палитрой подобных жестов, почерпнутых на багдадском базаре.

От метро за ним увязалась проститутка в куртке из искусственного бирюзового меха и с хаотично растрепанными черными волосами. Она напоминала старую и больную нахохлившуюся тропическую птицу в этом наряде и с такой всклокоченной прической. У нее то и дело подворачивались ступни на высоких каблуках, и она ойкала или нецензурно комментировала свою неуклюжесть. За штукатуркой из пудры и теней Горюнов смог разглядеть, что девице от силы лет семнадцать, а то и меньше. Она лепетала по-французски с заметным марокканским акцентом. Горюнов всегда плохо понимал дарижу — марокканский диалект арабского, как и большинство арабов Ближнего Востока.

Девчонка хватала его за локоть, просила провести с ней хотя бы час, а то сутенер ее прибьет.

Горюнова уже начало напрягать количество жаждущих с ним пообщаться на квадратный метр парижского мостовой. Он в принципе, выйдя из съемной квартиры, невольно и сразу же вернулся в шкуру нелегала, привычную, составлявшую его сущность — осторожность при внешней расслабленности, концентрация внимания в незнакомом месте, Петр словно начинал видеть как попугай — почти на триста шестьдесят градусов вокруг себя. А тут еще и эти толпы «паломников» к его персоне…

— Ты такой красивый! — проститутка схватила его за край ветровки. — Ты мне нравишься!

— А ты мне нет! — отрезал он по-французски. — Надень хиджаб, девочка, — посоветовал Петр уже по-арабски, окончательно потеряв терпение. — И возьмись за ум!

Она отпустила ветровку, замерла посреди тротуара и разразилась такой отборной марокканской бранью, что Горюнов даже обернулся поглядеть, неужели именно эта девчонка изрыгает такие ругательства, а не кто-нибудь еще. Проститутка двинулась за ним следом, продолжая сквернословить. Ему пришлось зайти в ближайшее кафе, чтобы она отстала. В кафе она не сунется, хозяин живо вызовет полицию. Надо просто пересидеть. Подивившись выросшим в Париже ценам, он заказал кофе и блинчики, выложив восемь евро.

Девица покрутилась около большого витринного окна, заглядывая внутрь, но Горюнов сел в глубине кафе и повернулся спиной к окнам. Он видел назойливую дамочку через отражение в зеркальной стене.

«Вот судьба эмигрантов арабского мира в Европе, — подумал Петр, выйдя из кафе и оглядываясь. — Теперь французики нахлебаются, как и все прочие. Сюда ведь не самые сливки арабского общества бежали, а в большинстве своем те же, кто на площадях орал, флагами размахивал. Или взять хотя бы моего агента, доктора Абдуззахира Ваджи. Он вроде как интеллигент, человек образованный,