По острым камням - Ирина Владимировна Дегтярева

а ведь после вторжения американцев за милую душу приторговывал лекарствами и оборудованием госпиталя. Проводил подпольные операции повстанцам. Рыльце в пушку у дорогого Ваджи. На этом и ко мне в лапки попал».

Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Горюнов приостановился, с любопытством рассматривая витрину книжного магазина, а заодно улицу в отражении. На фоне томика Шекспира он разглядел парня в куртке цвета хаки, под которой была черная толстовка с капюшоном. Капюшон скрывал часть лица, но все же Петр узнал Рюштю — помощника Аюба — инструктора ИГИЛ в Сирии. Аюб уже давно мертв, а этот паренек, кстати, турок, как видно вовремя сбежал в Париж. А может, направили его сюда с заданием?

«Вот ведь удачно! — разозлился Петр. — Во всем многомиллионном Париже наткнуться на самого нежелательного для встреч человека. К тому же быть узнанным. Маскировочка моя оставляет желать лучшего. Вести его в госпиталь к Ваджи категорически не стоит».

Горюнов помотался по городу, опасаясь, что Рюштю все-таки решится подойти, но намереваясь понять, один ли Рюштю за ним таскается? Турок не приближался, но и не отставал. Может, ждал удобного момента поговорить? Что он, собственно, хочет? Было бы естественным, если бы он подошел сразу же и спросил, не обознался ли. Но он стал следить. Петр не собирался долго анализировать странности поведения Рюштю, просто оторвался от него в метро, без особых сложностей, убедившись, что турок все же действует в одиночку по какому-то своему странному разумению.

На левом берегу острова Ситэ замерло в веках здание старинного госпиталя. Колоннада и уютный дворик с цветниками внутри больницы оставались, наверное, такими же как и сто, и двести лет назад. И надпись над аркой «Свобода, равенство, братство» относилась ко временам Великой французской революции. Степень ее величины Горюнов не брался оценивать, хотя был категорический противник любых бунтов, массовых выступлений, может, потому, что в силу профессии и характера оказывался всегда по другую сторону баррикад. На личном опыте знал, как организуют революции и протестные движения. В каком бы веке это ни происходило, всегда существовали заинтересованные лица. Небольшой круг.

Усевшись на удобную скамью довольно вальяжно, Горюнов развернул «Humanite», но не читал, а вспомнил слова Ленина из статьи о Герцене: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но дело их не пропало. Декабристы разбудили Герцена…» В конце девяностых, когда Петр вынужденно вернулся из Турции в Москву, он пытался заглушить боль от расставания с Дилар и приударил за девчонкой из Литературного института, который расположен в особняке Герцена. Так вот девчонка ему рассказывала, что на сентябрьском субботнике первокурсники покрасили ботинки памятника Герцену черной краской.

Горюнов покрутил головой, подивившись причудливости воспоминаний. И увидел доктора Ваджи. Он тут подрабатывал в Клиническом отделении факультета медицины университета Париж Декарт. Деньги он всегда уважал. Но и бездельником не был. Оперировал помногу. Не гнушался любой работы.

Высокий, заметно постаревший, с седыми длинными, но редкими вьющимися волосами, выбивающимися из-под бежевой дорогой шляпы с небольшими полями, доктор поблескивал очками в золотистой оправе. Легкий плащ тоже не из дешевых. Да, благосостояние Ваджи выросло. Он всегда любил деньги, зарабатывал на всем. Горюнов не собирался распинать доктора за сребролюбие, тем паче у Ваджи много детей. Есть на кого тратить заработанное.

Больше сейчас Петр поносил спецов, продумавших внешний вид Михаила Гаспаряна настолько неосновательно, что его узнал не только случайно встреченный на улицах Парижа Рюштю, с которым он воевал несколько месяцев в Сирии на стороне ИГИЛ, но и доктор Ваджи. Хотя в данном случае было желательно быть узнанным.

Мельком взглянул на Горюнова, сидящего с газетой в руках, доктор прошел было мимо, но вдруг остановился и обернулся, словно пытался вспомнить о чем-то давно и надежно позабытом. Робкими, запинающимися шагами подошел к сидящему Петру и попросил сигарету по-французски. Горюнов протянул ему пачку и предупредил также по-французски:

— Месье, здесь кажется запрещено курить.

— Я не обознался? — едва слышно по-арабски спросил Ваджи.

— Пожалуй, нет, — усмехнулся Горюнов, переходя на арабский. — Здравствуй, дорогой Абдуззахир. Давненько не виделись. Мне нужен наш общий приятель. Как его отыскать?

— Не знаю, — замешкался Ваджи, — насколько я уполномочен…

— Уполномочен, — кивнул Петр. — Запроси Центр, если хочешь, однако только время потратишь. Ты меня знаешь, я не привык бросаться словами. Если говорю, значит все в порядке. Через час пусть он придет на рю де Рен в кафе «Кассет».

— Через два, — Ваджи смирился, что бывший его куратор выплыл, как айсберг, из влажного дождливого парижского воздуха, внезапно и неминуемо.

Горюнов поднялся со скамейки, кивнул на прощанье Ваджи и удалился со двора, сорвав по дороге короткую веточку вечнозеленого самшита и похлопывая ею себя по ноге.

Доктор проводил его ошалелым взглядом и, сбросив с себя оцепенение, через минуту бросился обратно в здание больницы, чтобы позвонить жене Тарека, которая все еще, как и несколько лет назад, работала у супругов Ваджи в доме поварихой и домохозяйкой. Хануф уже сама отыщет своего Тарека-сайида. Она в курсе дел мужа. Дочь завербованного Тареком много лет назад хамасовца, одного из лидеров ХАМАС, Хануф проверена Центром и подключена к работе.

В старинном доме, где на углу располагалось кафе «Кассет», было четыре этажа и мансардный пятый. На улицу еще не выставлялись столики, но торчали какие-то странные кадки с пучками двухметрового бамбука и реденькими розовыми искусственными цветочками на этом бамбуке. Если бы не цветочки, вся эта композиция напоминала кадку с розгами в бурсе или дореволюционной гимназии.

Внутри тоже декор не отличался изысканностью. Заросли искусственных цветов то ли а-ля Япония, то ли а-ля бюро ритуальных услуг. Представив, как отнесется к такой обстановке ироничный Тарек, Горюнов пожалел, что ему попалось на глаза именно это заведение, но переносить встречу в другое место уже было поздно.

Горюнов уселся в закутке, окруженный этими странными розовыми и белыми гирляндами шуршащих на сквозняке цветов и заказал улиток и луковый суп.

Тарек подошел бесшумно и приобнял Горюнова за плечи. Тот еще раз обругал про себя спецов по изменению его неизменившейся внешности.

— Ты меня еще в макушку поцелуй, — проворчал Петр, покосившись на бывшего полковника иракских спецслужб и личного охранника Саддама.

Тарек словно законсервировался — похудел, был коротко подстрижен, выглядел, пожалуй, даже молодо, лишь седина на висках и проседь в саддамовских усах напоминали, что он далеко не молод.

— Узнаю язвительного Кабира-сайида, — Тарек втиснулся в узкое пространство между обеденным столом и кадками с шуршащими цветами, покосившись на розовое облако из пластиковых лепестков за своей спиной.

— Я уже давно для тебя не сайид, — пожал плечами Горюнов. — Однако просьба имеется. Или поручение, расценивай как угодно.

— Расценю, — полковник взглянул