Пустая комната №10 - Серафина Нова Гласс

Он стягивает через голову мою блузку, и мы прижимаемся друг к другу, как два несчастных, одиноких существа. Каллум целует меня крепко и страстно, а потом отстраняется. Раз – и все.

– Боже мой, – говорит он, и я быстро отодвигаюсь.

– Что? Что не так?

– Не понимаю, что я делаю. Прости. Я… Я просто не могу.

– Конечно. Я понимаю.

В груди растет узел вины. Каллум не готов, в отличие от меня. Что это говорит обо мне? Конечно, он не готов. Он явно сломлен. Я тоже была бы такой, если бы не узнала о романе Генри. Возможно, это скорее месть, чем желание. Но не важно, мне все равно стыдно. Я надеваю блузку и встаю.

– Прости, – говорю я, собирая вещи.

В голове гудит от выпитого, жары и желания.

Каллум встает и подходит ко мне.

– Пожалуйста, пожалуйста, не извиняйся. Просто сейчас не время, – говорит он, и я киваю.

– Конечно, – повторяю я. А что еще сказать? – Спасибо, что поговорил со мной. Это помогло.

Я выбегаю за дверь и тут же начинаю плакать. Даже не знаю почему. Из-за унижения, потому что меня отвергли, или из-за отчаянного одиночества и желания близости, которая мне недоступна?

Вернувшись в квартиру, я бросаю сумку на кухонный стул и с силой скидываю босоножки, мне нравится, как они стукаются об стену. Сижу и смотрю на коробки с вещами Генри. И вдруг непонятно откуда появляется одна мысль.

Полиция запросила биллинг его звонков и сказала, что их получение займет какое-то время, его телефон так и не нашли… Но почему я не могу просто посмотреть сама? Как это до сих пор не пришло мне в голову? Наверное, потому, что, когда речь шла о самоубийстве и депрессии, это не казалось чем-то значимым. А с тех пор как я узнала об измене, все пошло кувырком. Но, черт возьми, разве есть какая-то причина, по которой я не могу посмотреть его звонки? У нас общий контракт на телефон. Конечно, могу.

Я достаю из холодильника кувшин с лимонадом и пью пару стаканов, чтобы протрезветь, собраться с мыслями и остыть от адской жарищи в квартире Каллума. Затем сажусь за кухонный стол. Наверное, это будет непросто и займет много времени, но, когда я захожу в личный кабинет и запрашиваю выписки за месяцы, предшествовавшие смерти Генри, они оказываются на месте. Так просто. Невероятно.

Я просматриваю номера. Конечно, имен там нет, так что приходится сверять их с моими контактами. Как только я набираю телефон на своем мобильном, тут же высвечивается имя. А если нет, то гуглю номер.

Я начинаю за несколько недель до смерти Генри. В основном там номера арт-галерей, и парочка мне знакома. Аптека, несколько друзей, гораздо больше доставок из «Пиццы-пэлас», чем я могла вообразить, а потом один номер, от которого у меня останавливается сердце.

Моника. За неделю до смерти он звонил Монике четыре раза за два дня. А она ему – пять раз.

Я нервно сглатываю. Сердце пульсирует где-то в горле, в ушах шумит кровь. С какой стати ему звонить Монике? За годы нашей совместной жизни у них не было причин разговаривать. Они даже не нравились друг другу. Что это значит?

20

Касс

С телефоном я ошиблась, признаю. Но план заключался в том, чтобы ко мне не возникло никаких вопросов. Я выливаю остатки вчерашнего кофе из кофемашины в чашку со льдом и делаю пару глубоких вдохов и выдохов.

У полиции нет причин думать, что я вообще знакома с Эдди, добродушные кивки на парковке в качестве приветствия и вручение в офисе посылки из «Федекса» не в счет. Не стоит так переживать. Ладно, возможно, мы не слишком хорошо справились и оставили зацепки, но следует мыслить рационально – нет никаких причин связывать меня с Эдди Бакко. В его окружении много всякой швали, и полиция, вероятно, сочтет это внутренней разборкой, связанной с наркотиками, как только узнает, кто он такой. Если его вообще найдут.

Мне предстоит заменить жалюзи в сто шестой и подлатать гипсокартон в сто девятнадцатой, и я сказала Синатре, что он может пойти со мной, поэтому теперь придется уж как-нибудь сделать вид, будто все в порядке, и вести себя как ни в чем не бывало.

Собираясь открыть офис, я пересекаю настил у бассейна, сжимая в руках кофе и не поднимая головы. Понимаю, что уже выгляжу нелепо и подозрительно. Поэтому я вскидываю голову, чтобы улыбнуться Бэбс, болтающей возле бассейна, и тут вижу нечто неожиданное. Бэбс, Кристал, Джеки, даже Тина и Мэри сгрудились в кучку и молчат. А они никогда не молчат, да и позы какие-то сгорбленные и странные.

Из квартиры выходит Каллум, запирает дверь, перекидывает сумку через плечо и идет к машине, а потом, увидев женщин, резко останавливается. Заметив это, я тоже резко торможу и наблюдаю за ним.

Когда Мэри садится, я вижу в центре группы Розу, она сидит на своем обычном складном стуле у карточного стола, но сейчас у нее на плече рука Бэбс, и Роза плачет. Твою ж мать.

Каллум видит меня, и мы обмениваемся взглядами. Мы не знаем, что делать, но главное – вести себя как обычно, поэтому он сжимает ремешок сумки и быстро идет к машине на парковке.

Я продолжаю свой путь к офису, чтобы отпереть дверь. Роняю ключи, и их звон привлекает внимание Джеки. Она оглядывается и строго качает головой. Выпячивает нижнюю губу с выражением, означающим: «Случилась неприятность». Я должна подойти, верно? Вести себя нормально – значит проявить интерес, ведь так? Конечно. Да. Поэтому я кладу вещи, беру инструменты и иду к девочкам со всей возможной непринужденностью.

– Что происходит? В чем дело? – изображая дурочку, шепчу я Джеки, стоящей с краю.

– Я тебя провожу, – говорит она, видя в моей руке ящик с инструментами.

Мы идем к сто девятнадцатой, и Розу утешают другие. Отойдя подальше, Джеки сообщает:

– Эдди пропал.

– Что?! – охаю я.

– Ага. И это удивительно, потому что он ведь особо не звонит Розе, когда уезжает. Мы всегда шутим, что на самом деле он уезжает к другой семье. Хотя сейчас это звучит ужасно, прости. Ну мы, конечно, не говорим такое при ней. В общем, уже прошло несколько дней, а он даже ни одного сообщения не прислал. А потом она хотела достать что-то из его пикапа