Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

же. И для таких заблудших, запутавшихся, как эта высокая, грустная женщина, бутафории бывает достаточно. И с лихвой. Не надо даже делать ничего, просто показать, что шепчешь что-то над чашкой выпитого чая. Или перебираешь пучки засохших сорняков – ах, имейте терпение, я выберу скрутку, которая уравновесит энергии в вашем доме, раскроет ваше инь, гармонизирует ян. Аня даже не замечала, как бурда, вкачанная в мозг чтением красно-черных эзотерических книг, слетает с ее языка журчащим серебристым потоком.

Но бывают такие Иры… Приходят раз за разом, и просят, и заглядывают в глаза, и тянут жилы, пока Аня не принимает серьезный вид. Не берет в самом деле сильные, горько пахнущие травы, не пишет на листочке мелкие черные слова заговоров. Таким словам не учат, не пишут в идиотских книжках для доморощенных ведьм. Эти слова можно читать лишь раз, в темноте или на рассвете, и не будет возврата им, не отмолить ими совершенные грехи.

Петь хочу, как Пугачева, хочу, хочу, хочу – повторяла заунывным своим голоском Ира. И Аня заварила ей крепко горькую полынь и красную щетку. Ира пила, пила, морщилась, глоточек, ну еще, ну хоть один – все, не могу больше, хватит, достаточно! Повязала на шею данный Аней черный шнурок. Ушла и больше не появлялась. Аня заглянула в ее кружку – на глоток зелья оставила. Что ж… И отнесла недопитое в лес.

Она знала, что наутро Ира проснулась с голосом звонким и студеным, как колодезная вода. Но все же – недостаточно звонким. И Ира вернулась в школу доучивать свой одиннадцатый «А».

Аня посмотрела на нее с другого конца стола. Софиты ученических глаз выжигали сетчатку Ириных близоруких глаз. И сегодня Ира глядела на поминающих из-за очков в палец толщиной.

В зале снова началось пьяное оживление: помянем, товарищи, да выпьем еще, чтобы леший спал тихо в своем лесу, чтобы…

– А я видела, как из пруда черт вылазит!

– Прям из того, который у почты?

– Прям из него!

– А я его на мостках видела – рожа красная, хвост по воде плещет. Страшный! Я чуть юбку не замарала.

– А у нас!

– А у нас… – «А у нас в квартире газ, а у вас?» – вертится у Ани на языке.

Чем больше бутылок оказывается на полу, составляется в звенящие стеклянные батареи, тем больше деталей в байках, тем гаже рожи чертей, тем ближе черти к домам, а то и появляются в самих домах, среди соседей и даже членов многочисленной родни.

Черти, которые приходили в Анино парчовое логово. За металлическую дверь с почтовым ящиком, прикрученным на саморез. Здесь когда-то заседал местный ЖЭК, а теперь агентство магических услуг. В ящик все так же падают слезные просьбы помочь просто так, войти в положение. Этот из пруда, тоже неудавшийся клиент, за копеечку решил излечиться от тяги к спиртному.

– Мне бы такую к воде пристрасть, а не к водке. – Глаза бегают, смотрят на Аню искоса, как будто с вызовом. Аня устала его выгонять. Ходил как на работу, каждый день встречал и провожал ее.

– Я б тогда человеком хорошим стал, понимаешь?

Аня закатила глаза. Конечно-конечно. Налила стакан воды. Пошептала над ней, щелкнула пальцами – и воздух стал по-винному кислым.

– Ка-а-ак? Как ты это сделала, женщина? – ахнул, ноздри затрепетали, потянул стакан к губам, но Аня шлепнула его по руке.

– Отнеси к пруду и выплесни в камыши. Выпьешь, худо будет, понял?

– Понял, понял, – залепетал он.

А у самого глаза горят, ну точно отхлебнет чуток. Так и случилось.

Аня перебирала их в голове, как четки, как сверкающие янтарные бусины, – один, другой, мухи, застывшие в смоле, глупые мухи, которые захотели обхитрить жизнь. Обхитрить ее, Аню.

* * *

Ане так хотелось выйти из этой душной комнаты, вдохнуть выполосканный метелью воздух, но она знала, все смотрят на нее. Искоса. Следят.

Держать руки на коленях. Не водить головой, не привлекать внимание. Рассмотреть каждый заусенец, пересчитать белые пятнышки на ногтях. Какие же они сухие, пальцы, ладони, как наждачка. И никак не напитать их после того, как позволила рукам стать…

Когда она позволила рукам стать щупальцами, она вышла к станции, думала, больше ее ничто не остановит. Но у станции ее все же остановили, не дали уехать в город, усадили на скамейку. Какая-то бабулька все кудахтала над ее головой: «Миленькая, что ж стряслось, кто ж тебя так?» Аня хотела ответить: это не меня, это я. Но вместо этого послушно продиктовала номер домашнего телефона. Удивилась про себя, как она до сих пор его помнит? Она-то помнила, а вот номер уже перестал существовать.

Аню отправили ждать. В палату, темную и ледяную. Такую, что по ночам Аня просыпалась с криком – не могла поверить, что уже за пределами подвальных стен. Сначала она лежала в палате одна, носом к стенке. Осторожно, пока никто не видит, выпускала щупальца – трогала, изучала, рассматривала в тусклом зашторенном свете. А потом в палате появилась Рада. Огромная, с желтушным лицом, крикливая и жадная до жизни. Но Аня чувствовала, как жизнь утекает из нее. Рада плакала и молилась заоконному куполу церкви: «Господи, дай еще хоть денечек прожить!» И вместо Господа ее услышала Аня. Заглянула в Радины опухшие от слез глаза, спросила: «Я тебе еще денечек, нет, даже год жизни дам, а ты мне что взамен?» Рада рассмеялась сначала, а потом сказала: «Что хочешь. Все, что нажила, – забирай, мне бы только пожить еще хоть немножечко, поглядеть, как внучка растет». И они ударили по рукам. Раду выписали, румяную и похорошевшую.

А к Ане приехали родители. Приехали забирать свою маленькую дочку домой.

– Что же мы теперь делать будем? – Мама смотрела на нее из-за другого конца стола.

Мама стала вся серая – костюм, волосы, перламутровые ногти. Прозрачные голубые глаза. Чужие глаза.

– Куда же теперь тебя? Ну? Не молчи, не молчи только, А-а… – мама едва не захлебнулась этим «а», но выговорила: Анечка.

Аня подумала о школе. Как она придет, директорская дочка, дылда под 170, и в рекреации повернет направо, к вешалкам для младшеклассников. Снимет там свое новое, взрослое пальто. И туфли на каблуке. И пойдет в класс с галдящими пятиклашками. И вслед ей будут оборачиваться, все будут смотреть, как она идет на свой первый урок алгебры. А она будет смотреть по сторонам и видеть их – незнакомые детские лица. Взрослые, вытянутые от удивления.

– Анечка? – папин неуверенный голос из больничного коридора. А через мгновение и