Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

детстве, когда Таня болела и мама вставала среди ночи и ладонью проверяла, снизилась ли температура. Но мама не дотрагивается до нее. Таня ждет, и ждет, и наконец понимает, что больше не чувствует запах фиалок. И открывает глаза. Комната пуста, и бумажка вновь белеет справа от дверной ручки.

* * *

В золотой час перед закатом Таня заступает на вечернюю смену. 27 августа, воскресенье. Этим вечером Таня продаст билеты закрывающим сезон дачникам, и добрая половина поселковых домов уснет, затворенная до весны. Детские лагеря отпоют сегодня последний раз «Тихо светит луна», и звякнут навесными замками ворота с вырезанными буквами «Добро пожаловать!».

Таня сонно утыкается носом в сгиб локтя и тут же вскидывает голову. «Как же так, забыла, совсем забыла!» – шарит рукой в брошенной под стол сумке и распахивает зеркальце – ну, конечно, смазалась.

Таня первый раз накрасила губы. Сразу, как пришла на смену, заперла дверь кассы, выудила заветный футлярчик с прозрачной крышкой и, глядя в зеркало над рукомойником, чуть провела по центру губ. Цвет у помады ужасно модный – кленовый коричневый. И смотрится на ней не хуже, чем на актрисе из «Интердевочки». Таня придирчиво оглядывает отражение – невидимки, приструнившие светлый пушок надо лбом, на месте, тушь не отпечаталась, только чуть припорошила черным нижние ресницы. Жаль, губы у нее не очень-то изящной формы – слишком пухлые. Но с помадой стали потоньше, и лицо теперь кажется взрослее.

Таня выкручивает стик и зажмуривается – помада пахнет розой и совсем немного пылью. «Пудрой», – поправляет себя Таня и уже собирается поднести ее к губам, как слышит знакомое покашливание за кассовым окном и выскакивает из-под стола.

Он снова пришел. Уточнить расписание. Пусть оно и не меняется все три летних месяца. Загорелая шея в вороте белой футболки. Рыжеватые усики над верхней губой. Голубые глаза. Сашка. Саня.

– Александр Львович! – какая-то бабуля, прихрамывая, торопится к ним.

Сашка отрывает взгляд от Таниного рта с размазанной помадой и поворачивается к бабуле.

– Александр Львович, вы же? Спасибо, что за охламоном моим приглядели. Митей, помните такого? Из вашего, из второго, то бишь, отряда. – В руках у бабули косынка, завязанная на узел. Сашка улыбается, так что под усиками появляются ослепительно белые зубы. Кивает, мол, помню Митю вашего.

– Ба, ну ты скоро? – А вот и сам Митя. Топчется у тюка с лагерными вещами и аккуратной цветастой тележкой. Солнце подсвечивает красные оттопыренные уши, в руках – лукошко малины, на майке с приколотой «2» розовые пятна от съеденных ягод.

Бабуля цыкает на него и торопливо развязывает косынку, и в узловатых пальцах появляются две бирюзовые конфеты. «Белочка», кажется.

– Это вам, за заботу. Сами покушайте и барышню угостите, как будете гулять под луной. Бабуля лукаво улыбается и, прихрамывая, уходит в конец платформы, к лестнице в поселок. Митя бросает взгляд на вожатого и вприпрыжку несется за бабулей, будто цыпленок за курицей-несушкой.

Таня опускает глаза, так что видит только золотистую Сашкину шею с красным пятнышком комариного укуса. Кадык дергается вверх-вниз.

– Таньк, а Таньк, что насчет луны думаешь, а-а?

Сашка не успевает продолжить, но Таня отрицательно мотает головой. Она знает, что сейчас улыбка его потухнет, он разочарованно чиркнет подошвами по перрону, развернется… Знает и то, что сегодня его последняя попытка.

И все равно.

– Не смогу. Прости.

Сашка хмыкает и бросает обе конфеты в лоток для монет.

* * *

«Ту-ту!» Таня просыпается и ударяется затылком о спинку венского стула. От перестукивания колес электрички поверхность стола вибрирует, и тихонько звенит язычок на ремешке наручных часов. Таня тянется к часам: 23:58, стрелка почти лизнула штрих над надписью «Заря». Кругленький циферблат с витиеватыми цифрами. И черный ремешок. Ремешок немного большемерит, и циферблат стукается о косточку, когда Таня отсчитывает сдачу и хлопает ящиком кассового аппарата. А может, у Тани слишком тонкие запястья.

В каморке за кассовым окном тепло и сухо. Так сухо, что горло саднит, как при ангине. Таня включает кипятильник и опускает металлическую спираль в кружку. Чая нет, зато у печки стоит полное ведро воды из колодца. Дворник Николаич принес, перед тем как отвязать своих коз от столба за вокзальным сортиром и увести их домой, в избушку на Первомайской.

Когда первые пузырьки взлетают к поверхности воды, Таня выдергивает вилку и откладывает кипятильник на стол. Он чуть шипит и оставляет на гладком рыжем дереве ожог. Таня безразлично смотрит на темную отметку и переводит глаза на такую же – на собственной ладони. Черт бы побрал эти кипятильники. Черт бы побрал электро-бигуди. И маленькие чугунные утюги, которые греют на раскаленной плите.

– Черт. Бы. Побрал, – говорит Таня шепотом, хотя на вокзале кроме нее никого.

Последняя электричка прибывает в 00:31, и Таня потихоньку закрывает кассу, закручивает вентиль на керосинке. Проверит все, приберется и пойдет домой спать. Или останется на топчане, сложенном за печкой. Но тогда придется оправдываться перед матерью. И уворачиваться от чертового кипятильника.

* * *

Светофор на переезде мигает красным. Далекий гудок раздается где-то за лесом. «Что это?» – думает Таня. Последняя электричка уже ушла, значит, какое-то происшествие на путях?

Таня вздрагивает, когда сырой, пахнущий грибами ветер из леса поднимает воротник ее блузы и забирается за шиворот. И приносит какой-то еще запах – кисловатый. Таня слышит за спиной металлический лязг. И оборачивается.

Синие тени сосен падают на лица троих. Или, кажется, даже четверых. Белые футболки светятся в темноте каким-то костяным, потусторонним светом. Тот, что повыше, делает шаг к Тане. Звякает фляжка на рюкзаке, и он небрежно тянет его за лямки и опускает на землю. И делает еще шаг.

Таня пятится и разворачивается лицом к переезду. Но тут звякает снова. И снова пыльный хлопок – другой рюкзак стаскивают с плеч и бросают к поребрику. Высокий подходит так близко, что кисловатый запах усиливается, и Таня понимает, что это пахнет просоленная коньячным потом рубашка.

– Эй, – прилетает ей в спину.

От этого «эй» у Тани поджимаются пальцы на ногах, но она не подает виду. Пусть. Подумаешь, какие-то ребята. Просто опоздавшие на последнюю электричку или, может, гостящие у кого-то на Второй платформе. «Беги, беги», – мигает светофор на переезде. Таня отчетливо слышит, как стучит по рельсам тяжелый состав. Отирает лоб и выдыхает. Ей все кажется.

– Эй, Таньк. – Таня оборачивается и замирает.

Рядом с высоким стоит Сашка. Белая футболка ловит блик светофора и отсвечивает красным. Он становится справа от нее, и Таня едва не морщится. От Сашки тоже пахнет.