Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

у забора не установлены камеры слежения. Я предвкушаю завтрашний день и очень надеюсь, что нашим планам ничто не помешает. Потому что Лю весь вечер чувствует себя неважно. Часто прикладывает к лицу полупрозрачную маску со шлангом, идущим от кислородного баллончика. Слишком уж часто. Из-за ее самочувствия нездоровится и мне: в голове мутно, слабость и разбитость. Позвать, что ли, медсестру… Мы лежим на кровати, Лю пытается читать книгу, я вяло листаю ленту соцсети в смартфоне и прислушиваюсь к тому, что делается на втором этаже. Там снова орут. Словно разбуженная ором, просыпается головная боль. Морщась, я прячу смартфон в карман толстовки, слишком уж сильно даже приглушенное свечение экрана режет глаза. Мне на ум лезет какая-то дичь: а что будет, если то… существо на втором этаже однажды вырвется из своей палаты? Вдруг оно начнет на всех кидаться? Чушь, чушь. Это просто инвалид. Человек с чудовищным пороком развития, но все-таки человек. Девчонка нашего возраста… Ужас.

Тем временем Лю опять начинает задыхаться. Я помогаю ей прижать маску к лицу и вижу пугающее: ногти у Лю синеватого оттенка. Ей не хватает кислорода. Стремительно становится плохо и мне, прямо до тошноты, но пока больше от страха. Я давлю на кнопку вызова дежурной медсестры, расположенную у нашей кровати на подобный случай. Медсестра прибегает быстро.

– Нам плохо, – говорю я ей, чувствуя, как голос отказывает. – Очень. Воздуха не хватает.

Быстро приходит и врач. Сам Виталий Иванович. Мне сейчас трудно даже думать, каждая мысль погружается в серую топь близкого обморока, но все же я не могу не задаться вопросом: каково жить, зная, что у тебя такая дочь, более того, наблюдать ее каждый день… целых шестнадцать лет? Каково это, когда твой ребенок – огромное безглазое чудовище? Без намека на интеллект, без малейших шансов что-либо поправить. В принципе подобный вопрос можно задать и нашим родителям. Хотя у нас хотя бы с интеллектом все в порядке…

Виталий Иванович быстро нас осматривает, говорит медсестре что-то про респираторную гипоксию и просит привезти в палату каталку. Сам тем временем подворачивает рукава толстовки на левой руке Лю и на моей правой руке. Достает шприц из пластикового чемоданчика. Набирает в него какой-то прозрачный раствор.

– Что это? – спрашиваю я полушепотом. Лю уже ничего не спрашивает, она почти отключилась. Моя левая половина тела стала неподъемно тяжелой. Будто меня пригвоздили к кровати.

– Лекарство, – улыбается Виталий Иванович. Улыбка у него как у манекена. Белая, безукоризненная и какая-то неживая. Резиновая, как говорит Лю. Правильно говорит. А я раньше не замечала. И глаза у него пустые. Серые провалы даже не в безвоздушное пространство (куда стремительно падаем мы с Лю) – нет, в абсолютное бесконечное ничто.

Виталий Иванович делает мне укол, и ничто накрывает меня с головой непроницаемо-черным одеялом.

Я просыпаюсь от того, что свет бьет в глаза. Резкий, белый, какой-то иссушенный свет. Ряды люминесцентных ламп на низком потолке. Я не сразу вспоминаю, что было до этого момента… Лю. Что с моей сестрой? С моей половиной? Она в порядке? Я поворачиваю голову и вижу лицо Лю, бледный профиль в кислородной маске, так похожий на мой собственный. Глаза закрыты.

– Лю, просыпайся, – сипло бормочу я. – Ну же, вставай!

Я пытаюсь приподняться на локтях, дергаюсь, и Лю наконец открывает глаза. Мне хочется ругаться и плакать от облегчения.

– Никогда больше не пугай меня так!

– Где мы? – спрашивает Лю.

– Без понятия. Может, в реанимации?

Мы оглядываемся. Это место мало похоже на реанимацию. Полное отсутствие окон, белый кафель, какие-то непонятные приборы на железных столах вдоль стен. Мы лежим на койке, рядом – только кислородный аппарат. Никаких датчиков, счетчиков дыхания и пульса или что там еще полагается в реанимации. Пованивает дезинфицирующими средствами и чем-то странным, неопределимым.

Мы медленно садимся. Самочувствие по-прежнему скверное. Болит голова и подташнивает. Неважно с координацией, нас то и дело пошатывает, как пьяных. Но ногти у Лю вроде больше не синие, нормальные, хотя при диком иссиня-белом свете сложно определить наверняка. И держится она ничего.

То, что я поначалу приняла за какие-то выступы вроде тумб, оказывается прямоугольными кафельными ваннами, вделанными в пол. В туалетах отделения в таких моют утки и судна. Только здесь они длиннее, вытянутой формы. И накрыты полупрозрачной пленкой, под которой виднеется что-то темное, багровых оттенков. Заполнены и закрыты пленкой только несколько ванн, большинство – пусты. На полу валяются шланги, идущие к ваннам от каких-то пластиковых бочек.

В помещении тепло. Слышно гудение вентиляции и электронное попискивание приборов.

Осторожно, пошатываясь от слабости, мы шагаем по помещению, продолжая озираться. В глазах то и дело все плывет и подергивается. Похоже, нам вкололи какой-то наркотик. Мы видим выключенные компьютеры с большими мониторами. Видим множество пробирок на столах и металлических полках. Видим какой-то большой шкаф, задернутый цветной полиэтиленовой шторкой, как в ванной. Проходим мимо него, я осторожно отвожу шторку, и мы с сестрой крупно, мучительно вздрагиваем. За шторкой стоят большие стеклянные емкости с заспиртованными младенцами. Немыслимые уродства: искореженные пучеглазые головы, зачаточные конечности. Будто порождения чьей-то больной фантазии. Но это всего лишь природа. Только природа. Кажется, будто заспиртованные уродцы смотрят на нас с сестрой внимательно и с насмешкой, из-за дурноты мерещится, будто они кривляются и чуть ли не подмигивают нам, пытаются выбраться из своих стеклянных тюрем.

Я судорожно задергиваю штору.

– Давай-ка убираться отсюда, – тихо говорит Лю. – Мне все это жуть как не нравится.

– А там что? – я указываю на заполненные ванны.

– Тебе так интересно? Мне – нет.

– Трусиха. – Я сую руку в карман за смартфоном, чтобы пофоткать все тут, но его нет. Я точно помню, что клала его в карман. Кто-то забрал наш смартфон, пока мы были без сознания.

Мы все-таки подходим к ближайшей ванне, и я приподнимаю пленку. В ванне стоит прозрачный пластиковый контейнер, и в нем в какой-то мутноватой жидкости плавает голое человеческое тело, с полупрозрачной кожей, под которой видны вены и кости.

Лю сгибается пополам, отчего наклоняюсь и я, и мы обе чуть не падаем. Ее рвет. Меня – нет. Но мне очень, очень страшно. Как никогда в жизни. Даже когда у сестры был сильнейший приступ, мне не было так страшно, как сейчас.

– Что это за место?

– Кать, ну все, сваливаем отсюда, – умоляет Лю.

Мы идем к дверям, и больше всего на свете я боюсь, что они заперты, но нет. Осторожно выглядываем. Кафельная кишка низкого коридора. Вдоль стен стоят пустые каталки и пустые пластиковые бочки.