Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Где же ты, Жан?

Она сорвала голос. Слезы иссякли. Всматриваясь в горловину, она начала подниматься – медленно, хватаясь за стену. Выпрямилась, опираясь об уступы, на одной ноге запрыгала к свету. От страха по бедрам потекло горячее.

«Одним глазком! И сразу назад».

Буря прекратилась. Солнце проклевало серый занавес и грело скалы. Алена замерла на краю грота.

Она таращилась в пустоту, периферийным зрением выискивая олгой-хорхоя. Никакого гротескного силуэта там, где утром сторожил червь. Осмелев, она покосилась на барханы. Тварь ушла, но надолго ли?

Словно паучьи лапки мерзко закопошились под сердцем.

Хрустнула шея, когда Алена резко обернулась к лагерю. Шквал занес его песком, выстроил баррикады, но отрытый грузовик стоял на выезде из лощины. Слезинка скатилась по чумазой щеке женщины.

Она смотрела на песчаный бугор и понимала, что две ночи назад приняла его за огромного червя. Что, убегая в буране, даже не подумала о научном объяснении происходящего.

Не изучила раны Богдана. Не проверила, стоит ли кто-нибудь в данный момент на выступе слева.

Олгой-хорхой – настоящий олгой-хорхой – рявкнул коротко, и железное полотно лопаты плашмя обрушилось на темечко Алены.

Грузовик ехал по пустыне. Дорога-гребенка вилась среди осадочных пород, образующих своими глыбами лабиринты. Тень горных хребтов скользила по пыльному лобовому стеклу, по лицу водителя.

В кузове, заваленная баками и ящиками, связанная бечевой, лежала самка, а подле нее – откопанный самец. Тупой, слабый, недостойный этой красивой женщины. Ему хватило доброго удара в живот и двух быстрых тычков ножом. Первый глазик. Второй глазик. Спокойной ночи, собиратель драконов.

Болд ухмыльнулся.

Он никогда не выпивал с отцом. Папаша предпочитал надираться в одиночестве. А выпив как следует, измывался над сыном. Мачеха не заступалась. Знала норов мужичка. Выбегала из дома, скобля шрамы, папиросные ожоги. У Болда тоже была коллекция таких отметин. На животе. В паху. Там, где их не увидят соседи.

Отец был чокнутым мерзавцем. Он брал руку тринадцатилетнего сына и засовывал ее в медвежий капкан. К его чести, всякий раз успевал выдернуть до того, как зубастая пасть сомкнется. Он сажал на плечи окоченевшего от страха мальца скорпионов и похрюкивал от смеха. Особенно ему нравилось, когда сын уписывался.

Отец был Ужасом. С большой буквы.

Грузовик лавировал между обелисков, палеонтолог в кузове перекатывался и толкался в спину жены. Сукровица и песок смешались внутри глазниц.

Болд был олгой-хорхоем и съел отца.

А порой наоборот, отец был олгой-хорхоем, и его победил смелый семнадцатилетний Болд.

В черепной коробке затрещало электричество. Он затормозил, и пальцы стиснули рукоять кувалды.

Лошадь сдохла, привязанная к саксаулу. Круп издырявил щебень, словно по животному палили картечью. Остекленевшие глаза тоскливо взирали на хозяина.

Болд спрыгнул на глинистую почву, обогнул грузовик. Самка очнулась и чесалась запястьями об угол ящика, пытаясь освободиться. Груди нелепо подпрыгивали.

Замерев, она затравленно посмотрела на Болда.

– Пойдем, – сказал он, – я докажу, что олгой-хорхои существуют.

Он гнал ее перед собой. Голую, грязную, израненную, с запекшейся кровью в волосах. Нестерпимая боль взрывала разум белыми вспышками, реальность превратилась в череду разрозненных кадров. Она падала, он тащил ее за косы.

Червь в обличье человека.

И не было никого, кто бы защитил ее в этих ледяных пустошах.

– Туда! – Болд кивнул на отверстие у подножья скалы.

– За что? – прошептала Алена.

– Туда! – рявкнул он, замахиваясь.

Она послушно опустилась на четвереньки, поползла, волоча ступню.

«Он убьет меня», – глухо пронеслось в голове.

Лаз расширялся, но Алена все так же двигалась на четвереньках, а рядом шагал мучитель, червь, Болд.

Загорелся свет. Это монгол подобрал керосиновую лампу, и огонь озарил его вдохновленное лицо, ясные глаза. Впереди раскинулась пещера. Стены в кальциевых натеках и червоточинах.

– Здесь я поборол его, – горделиво сказал Болд, – здесь я побеждал его снова и снова.

Он поднял лампу к сводам.

Пол пещеры от стены до стены занимал скелет олгой-хорхоя. Громадный, не меньше шести метров. Костяное веретено ощетинилось серпами ребер. Хвост вился по базальту аккуратной вереницей позвонков. Ошарашенная Алена глядела на зубастую морду с десятком глазных впадин.

Осознание заставило скулить.

Скелет чудища был собран из костей. Белые кости принадлежали людям. Темные, окрашенные солями марганца, – динозаврам. Голову составляли черепа протоцератопсов и велоцирапторов, вымерших крокодилов и скотоводов.

И Алене было суждено слиться посмертно с червем, стать частью конструктора.

Стоя коленопреклоненно у детища Болда, она прикоснулась к обломанной красноватой кости рептилии, сжала ее в кулаке, как нож. Она слышала шаги. Безумец приближался. Тень легла на костницу. Тень помахивала кувалдой.

Алена подумала отстраненно, что легенды были правдивы.

Олгой-хорхои существовали на самом деле.

Они пожрали ее мужа. Одоевцева. Профессора Грановского. Двух нерожденных детей. И мужчину, который заботился о ней в гроте.

Черви сожрали весь мир, оставив морозную пустыню.

Тень поднимала кувалду.

Алена развернулась и вонзила кость в живот человека-червя.

Серый журавль спланировал на дорожный указатель, пирамиду из камней, переложенную корнями и ветвями саксаула. Он сложил крылья, пощелкивая клювом. Журавль чистил перья. Внимание птицы привлек тарахтящий звук. Пыльный грузовик ехал по тракту. Журавль напрягся, готовый сорваться в прозрачное небо, но машина мчалась на запад. Журавль смотрел, склонив голову, пока лязгающий и гудящий грузовик не скрылся за скалами, а после продолжил свои журавлиные дела.

Мальчик играл с оловянными солдатиками, подарком приятной русской пары, когда входная дверь хлопнула.

Он вытянул длинную шею. Робкая улыбка тронула губы.

– Папочка? – спросил мальчик.

Встал и двинулся к полумраку за занавесками из раскрашенных палочек. Занавески зашуршали, пропуская. В коридорном устье лежал отец. Лицо его было закопано в ворс ковра, руки распростерты.

– Папочка? – с нарастающим беспокойством проговорил мальчик.

Отец шевельнулся. И пополз, извиваясь всем телом и издавая трещащее жужжание.

Мальчик моргнул удивленно.

Отец подполз к его ногам и перекатился на спину.

И вдруг схватил мальчика за щиколотки, дернул, опрокинул на себя и крепко обнял.

Он пах кровью и пылью, он хохотал и тискал сына, и, счастливый, мальчик засмеялся в сильных отцовских руках.

Максим Кабир

В домике

Последний пузырек лопнул с веселым бульканьем, на экране замельтешили жуки и золотые монеты, поздравляя Олега с победой.

– Мишка!

Пальцы замерзли, батарея доживает последние минуты. На новой детской площадке – аншлаг, на горки – очередь, на качели – очередь. Чего сюда потащились, рядом есть своя, не хуже, а народу меньше. Олег отыскал глазами сына. Тот наконец оседлал маленькую желтую лошадку, которую дожидался с момента их прихода.

– Пошли домой, – крикнул Олег. – Дай девочке покататься! –