Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Метров через двести колея вильнула в сторону и оборвалась на куче мусора из гнилых досок, металла, обгоревших балок. Недавно тут случился пожар.

Глеб увидел, что в мусоре кто-то рылся, раскидывал, раскапывал.

Он полез, осматриваясь и не понимая, что хочет тут найти. Может быть, голос жены?

Неизвестный расковырял углубление среди досок. В сырой свалявшейся требухе валялся каблук от женской туфли. Края его обуглились и почернели. Глеб принялся разгребать мусор, уже понимая, что ничего и никого здесь не найдет. Тот самый паренек успел раньше.

Отчаяние не просто разбухло, а вырвалось наружу. Глеб вернулся к шлагбауму, ввалился в кабинку, где сидел сторож.

– Тут парень проходил с тележкой! – сказал Глеб. – Он местный? Гараж есть? Как зовут, знаешь?

Сторож не торопился с ответами, видимо размышляя, что ему делать с незваным гостем. Потом произнес:

– Нет, первый раз видел. Может, сын чей-нибудь. Мало ли их тут шляется.

– Куда пошел?

– Я за ними смотрю, что ли? – пожал плечами сторож. – Украл что-то? Обувь? У нас камеры есть, если что. Вечером приходи, я тебе запись прокручу. Но там ничего особо не разглядеть. Дешевенькие.

– Гараж горел, – сказал Глеб. – Давно дело было?

– Вчера вечером. Вспыхнул как спичка. А ты хозяин, что ли?

Определенно, пора было возвращаться домой. На работу он безнадежно опоздал. Позвонит и отпросится на день. Отлежится. Выспится. Нельзя было давать шанса очередному витку депрессии.

Вернувшись домой, Глеб в первую очередь вымылся. Стоял под струями горячей воды, чувствуя, как унимается дрожь, а к онемевшим от холода ногам возвращается чувствительность. Отлеживаться не хотелось, а хотелось все же броситься на поиски того парня с тележкой, как бы по-идиотски это ни звучало. Перед глазами возникал женский каблук среди обгоревшей требухи.

Что за обувь была тогда на Вале? Глеб не помнил. Кто вообще запоминает, во что обувается жена, уходящая в парикмахерскую?

Он все же уснул, забившись под одеяло. Чувствовал жар, разлившийся по телу и выступивший каплями пота на висках. Проснулся ближе к вечеру, разбитый. Долго рылся на полках, вспоминая, куда поставил банку с кофе, будь она проклята. Вспомнил, что кофе закончился утром, и выбрался из квартиры в вечерний злючий холод, за покупками.

Пересек улицу, мимо киосков с шаурмой и свежими булочками спустился в подземный переход, где сквозь гул машин над головой прорывался нестройный гитарный бой. Что-то из русского рока.

Играли неумело и в чем-то неуловимо фальшиво. Впрочем, чего еще можно было ожидать? Проходя мимо, Глеб бросил взгляд на играющего: глухонемой попрошайка, ошивающийся здесь постоянно. Шапка на затылке, блестящий от пота лоб, драная куртка с пучками меха, лезущего из швов. Пальцы перебирают струны. Рядом на картонке надпись: «Глухой, но играю с душой. Подайте на еду».

Глеб узнал паренька сразу. Того самого, с тележкой. Утром он совершенно не походил на попрошайку.

Увлеченный паренек играл, прикрыв глаза, и не замечал остановившегося перед ним Глеба. Вечер, час пик, кругом сновали люди. Монеты звонко падали в раскрытый тряпичный футляр от гитары. Кто-то бросил полтинник.

Глеб хотел схватить паренька за шиворот, встряхнуть и прямо здесь, на месте, вышибить из него всю информацию. Возможно, вместе с зубами.

– Пустынной улицей вдвоем // С тобой куда-то мы идем… – начал подпевать пьяный мужичок в расстегнутой куртке, и на Глеба обрушилось тяжелое понимание происходящего.

Он сдержался, отошел в сторону, к лотку со специями. Паренек открыл глаза, провел языком по потрескавшимся губам и промычал что-то нечленораздельное, обращаясь к поющему.

Пьяный мужик повеселел, принялся горланить:

– О-о-о, «Восьмиклассница!»

Глеб представил, как глухонемой попрошайка с гитарой бредет пустынной улицей с восьмиклассницей. Вот только восьмиклассница уже мертва, лежит в тележке, укрытая куском брезента, и ее пышные белые банты давно сорваны и выброшены в пекло горящего гаража…

Он отошел еще дальше, чтобы не привлекать внимания. Вышел на улицу, потом вернулся. Жался то к стене, то к лоткам, выходил снова. Прошло часа два, прежде чем паренек стал собираться. Людей стало заметно меньше. Глеб поднялся из перехода, под мокрый снег с дождем. Пробрало холодом, да так, что клацали зубы. Или это гнев не мог удерживаться больше внутри.

Наконец паренек показался на другой стороне дороги. Он больше не изображал попрошайку и походил на студента-музыканта, возвращающегося домой после репетиции. Гитара болталась за спиной.

Глеб направился за ним, стараясь особо не приближаться – он понятия не имел, что будет делать дальше.

В какой-то момент паренек свернул в нутро жилых домов, и Глеб потерял его из виду. Он бросился следом, пару минут плутал под фонарями, затем обнаружил свежие следы на заснеженном тротуаре и увидел паренька у двери подъезда. Паренек был безмятежно рассеян. Он совсем не смотрел по сторонам. Может, действительно глухонемой?

Глеб сделал шаг в его сторону. В голове раздался шепот, стремительно сорвавшийся на крик:

«спасИМЕНЯ!»

Сомнений не осталось.

Паренек открыл дверь подъезда, повернул голову, и его глаза встретились с глазами Глеба.

– А ну стой, с-сучонок! – заорал Глеб, срываясь с места.

Паренек юркнул за дверь. Доводчик не давал ей закрыться слишком быстро. Один прыжок, второй… Глеб ворвался в подъезд, побежал к лестнице, догнал паренька между вторым и третьим этажами, схватил за ворот.

Ноги паренька заплелись, он упал, хватая руками воздух. Хрустнула гитара. Глеб нанес первый удар, угодил в скулу. Потом еще раз – по губам.

В голове истерично шептал женский голос: «помогинайдиспасименяяздесьпомоги».

Ля

Среди хора мертвых девушек я внезапно услышал еще один голос.

Это была она, сбежавшая.

Спустя два года после того, как все произошло.

Конечно, я запомнил ее крики. О, она дала мне насладиться. Жаль, что все закончилось не так, как ожидалось. Не было финала, понимаете? Не было излома, чтобы звуки разорвали мои уши и заставили плакать. Я всегда плачу, когда женщины кричат перед смертью. Меня переполняют эмоции.

И тут – ее голос внутри моей головы. То же самое, заведенное: «Спаси!», «Я здесь!»

Мне кажется, я прослушиваю их последние мысли. Как классический winamp на репите. Женщины, умирая, посылали инстинктивные импульсы, а я сохранил их в буфер и теперь постоянно воспроизвожу. Не хватает только эквалайзера для полной идентификации.

Когда включается эта воображаемая запись криков, я снова могу слышать. Я хватаю гитару и сажусь играть. Это все, что мне надо. Звуки вокруг сначала удивляли меня, но потом сделались привычными. Пока кто-то из мертвых женщин кричит – я играю.

Но эта девушка, с