Ловушка для Крика - Саша Хеллмейстер

Но где те племена, где те жрецы, где те люди? Святыни попраны, кости втоптаны в землю, отданную покорителям, прах рассеян по ветру и стал пылью под ногами тех, кто заселил нынешнюю Америку. Коренные народы загнали в резервации; знание племенных языков годами выбивали палками и отстреливали из ружей, кровью смывали прежнюю культуру, старых богов заставили позабыть. Едва не погибший из-за забвения Хейока – потому что боги сильны, когда их помнят, – оказался, как и многие из них, изгнан, но обрёл большую силу, чем у остальных богов, в которых больше не верили, став повелителем ночных кошмаров. Ведь всем на свете снятся сны, даже богам и чудовищам, и тем, кто в него верит и нет, – всем, но не ему. Он, оснащённый множеством глаз, способных видеть сквозь время, материю и расстояние, прежде никогда не спал: таковой была его природа. Таким его создал Великий Дух. Теперь, околдованный и пленённый Иктоми, в собственных грёзах подчиняющийся каждому её приказу, покорный и лишённый воли, Хейока, лишь тень себя прежнего, сомкнув веки, видел странные сны.

Он путешествовал в них по миру людей, пересекая границы пространства и времени, и выискивал для Иктоми суть двуединого ритуала: охотников и их жертв, связанных воедино циклом жизни и смерти. Незримый, будто призрак, он бродил между городами и поколениями сквозь отражения, подмечая тех, кто станет лучшим источником энергии для спящих богов индейского предела, потустороннего мира Овхары – богов, которые всегда были голодны. Одного за другим, живого или мёртвого, Хейока переносил нужных Иктоми людей в край безвременья, где те продолжали свою кровавую жатву, пока в тот самый день, когда Виктор Крейн следил, как закапывают в земле мать и бабушку, Хейока, притаившийся среди смертных, не услышал тихий зов, подобный… шороху.

«Шорох», – позвал его кто-то, и он, скользя в отражении стеклянных дверей и наблюдая десятком своих глаз за высоким смуглым мужчиной возле двух гробов, украшенных белыми лилиями, обернулся.

Но позади никого не было.

Он вновь сосредоточился на приказе Иктоми, звучавшем в его голове столько времени. «Найти и привести Вакхтерона и его жертву, найти и захватить их – сколько пользы от них будет Овхаре! Сколько сил кроется в этом жестоком убийце и той, с кем он связан плотью, кровью и сердцем». Уставший от своих снов Хейока желал забыться во тьме в безвременье и даже умереть, если бы только ему позволили это сделать, но, не помня себя, бродил среди людей неузнанным, как странник в безразличной толпе. Увы, переход из тонкого мира в человеческий требовал времени и энергии. Он терпеливо выжидал, пока не сможет, как в прошлые разы, подобраться к Вакхтерону ближе, воплотиться в телесном облике, и тогда всё будет кончено.

«Шорох».

Кто это?

Он отступил прочь в тени, всё дальше от кладбища в городке Скарборо, всё дальше от туманного округа Сагадахок, где прежде жили абенаки, пенобскоты и микмаки, и куда были насильно согнаны и дакота, и накота, и чероки, и…

«Шорох, ты слышишь меня? Иди ко мне. Иди на мой голос. Если ты слышишь меня, следуй за ним».

Тень бога, сверкающая шестью алыми глазами на лице – два из них, прежде их было восемь, он потерял, когда повстречался с Вакхтероном во сне, в лагерном домике, и сразился с ним, – прошла сквозь своё отражение и исчезла в мириаде слоёв зеркального мира, уверенно шагая навстречу зову и имени, казавшемуся ему таким… забытым и знакомым?

Скользя в хрупких стеклянных гранях и ощущая телом только могильный холод, он с хрустальным звоном преодолевал один слой время-пространства за другим, разбивая его на множество гаснущих осколков, пока не очутился там, где было темно, и тихо, и пусто, и… Он принюхался. Пахло нафталином, и что-то щекотало его щёку. Он протянул руку и ощутил под мозолистыми пальцами мех. Шуба?

Он толкнул непроглядную тьму перед собой, и тьма эта оказалась дверцей шкафа, со скрипом отворившейся в тёмной комнатке. У единственного маленького окошка, за которым густо валил снег, стояла узкая кровать. Мир за стеклом был тусклым и серым. Подле неё, подключённая к человеческим приборам – это был аппарат искусственной вентиляции лёгких, а кардиомонитор отмерял короткие удары слабого сердца, – лежала в глубоком сне девушка, взглянув на которую Хейока начал что-то припоминать.

Её русые волосы, некогда густые и длинные, теперь слежались и потеряли блеск и красоту, и были обрезаны чьей-то неумелой, совсем не любящей рукой. Её тело когда-то полнилось жизнью, и не так давно по божественным меркам, но несколько лет назад по человеческим он любил и ласкал его – а теперь оно было только невзрачной оболочкой для духа, ещё теплящегося среди костей и плоти. Её глаза были сомкнуты, но он знал их цвет – болотно-зелёный, и помнил вкус её губ – они отдавали горечью. Как же он забыл её? Когда и почему она оказалась в коме?

Сойдя на щёлкнувшие под его весом половицы, Хейока (когда-то она дала ему имя Шорох, потому что он был нем и, защищая её во снах с детства, запомнился шуршанием своей старой куртки, тихим перестуком каблуков кожаных ботинок, глубоким вздохом из мощной груди, скрипом кожаной кобуры на мясистых бёдрах) подошёл к постели, где лежала его любимая. Присесть ему было негде, потому он, растерянно оглядевшись, опустился на колено перед ней и взял бледную ладонь в свою смуглую руку. Он снял капюшон с головы и неловко провёл ладонью по гладким волосам, убранным назад в хлёсткую тугую косу. Здесь, перед кроватью женщины, которую Иктоми заставила его позабыть и которую он вспомнил при единственном только взгляде и зове, Хейока задумался над тем, как так вышло, – и поморщился, неспособный понять, когда Иктоми его пленила и разлучила их. Его разум был чистым листом, сквозь который просвечивали пятна прежних событий. Порой они вспыхивали и озаряли его бесцельное существование, и теперь, при виде неё – Соня, Соня Покойных – он вдруг понял, что она умирает.

Без его покровительства ей было опасно спать. С раннего детства он защищал её, сноходца, путешествуя с ней в кошмарах, от собственных порождений, над которыми утратил власть из-за Иктоми и других богов – а теперь, оставшись одна, она всё же ушла в неведомые дали грёз, из которых для живых нет возврата. Хейока – Шорох