Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

капкан, собираю все это вместе, пытаюсь себя убедить, что все у меня получится. Если я смогу переправиться через озеро, если смогу добраться до места, может быть, будет достаточно темно и никто не увидит, может быть, я смогу…

Отцовская кирка мелькает совсем рядом, злобный золотой проблеск, вонзается глубоко в дерево, о которое я оперлась.

Я рывком – который стоит мне нескольких прядей волос, припечатанных к дереву клювом кирки, – отталкиваюсь от дерева. А потом делаю неуверенный шаг прочь, потом еще один, я скорее падаю, чем бегу, и знаю об этом.

Но я должна сделать кое-что, должна пройти некоторое расстояние.

И в какой-то момент я вижу, что между мной и берегом стоит кто-то.

Женщина.

* * *

Чтобы притормозить, я падаю на колени, скольжу, может быть, фута на два, но на самом деле мои колени соскальзывают в бедреную часть моих треников, пояс натягивается все сильнее, одна моя рука бездействует, другая держит медвежий капкан.

Не самый возвышенный момент. В жизни, наполненной совсем отнюдь не возвышенными моментами.

Но то, как этот силуэт стоит там в умирающем свете дня, – вовсе не противостояние миру, это ее противостояние всему, что грядет, всем, кто хочет покуситься на титул.

– Лета? – говорю я голосом, недостаточно громким, чтобы она расслышала.

Она уже смотрит на тот шуршащий, тяжело дышащий сумбур, какой являю собой я, но когда она замахивается топором, в полотне которого сверкнул на миг луч уходящего солнца, мое сердце падает и набухает кровью.

Джослин Кейтс.

– Где он? – говорит она не столько мне, сколько на меня.

Я падаю на бок, смотрю назад, уверенная, что отец, конечно, уже почти догнал меня.

И… чувствую, как в сознании зашевелилась новая возможность. Возможность, которой я не хочу, для которой у меня нет времени, но я должна ее учесть.

Когда отец занес надо мной кирку, я на каком-то инстинктивном уровне поняла, что причина, по которой то упавшее дерево не может удержать моего отца, сводится к тому, что я имела глупость похоронить его близ этого прóклятого золота. Никто не хоронит Джейсона в его маске, никто не бросает вслед Фредди его перчатку, никто не кладет маску Майкла в багажник, когда идет на свидание с ним в сумасшедшем доме.

Но отец просто выкинул кирку куда подальше, разве нет?

Именно так… словно она ему ни к чему?

– Это не кирка, – бормочу я себе под нос, вместо того чтобы отвечать Джослин, которая все еще ждет.

«Это невозможно знать», – хочется ответить ей. Разве не топор вернул моего отца? А если не топор, то что? Зачем? Нет, конечно, он хочет отомстить, он ненавидит меня за то, что я с ним сделала, за то, что я существую, но то, что я с ним сделала, было, во-первых, не специально, я думала, что он – Джейсон, а Джейсона я хотела убить, я его заслужила, а во-вторых, и это гораздое важнее, то, что я с ним сделала, стоило назвать правосудием, которое должно было временно положить конец циклу насилия. Никто не приходит мстить тому, кто отомстил тебе. Верно? Если… если дела обстоят так, то весь мир зальется кровью, предаваясь кровной мести, и придет к своему концу, разве нет?

Ну, с некоторым преувеличением, ведь не останется никого, кто мог бы похоронить мертвецов, и в этот момент весь мир станет могилой, так что я думаю, это больше не имеет особого значения.

Нет, отец, ты не сможешь мне отомстить. Но? Какого черта тебе здесь нужно? Как ты здесь оказался?

Двигаясь осторожно, как двигалась бы Лори Строуд, ни разу не оказываясь спиной к тем деревьям, откуда может грозить опасность, Джослин пробирается ко мне, подходит настолько близко, что я могу разглядеть ее нос – таких разбитых носов я в жизни не видела, у нее даже красные крапинки видны в белках ее глаз.

Она перехватывает топор и говорит:

– Что за чертовщина творится, Джейд?

Пострадал не только ее нос, и это наводит меня на мысль о некоем персонаже типа Губки Боба – ее лицо забрызгано кровью, покрыто грязью. Но для нее это вполне может сойти за косметику. Вид у нее более свирепый, чем обычно, опасный, она сейчас более чем когда-либо похожа на убийцу. Она – Эрин из «Тебе конец», она та самая Грейс из «Я иду искать», она – Джуно во втором «Спуске».

– Хотела бы я знать, – говорю я. А потом о моей беде: – Поможешь?

Джослин рассматривает медвежий капкан в моей руке, оглядывает местность, обдумывает вероятность того, что эта штука может убить нас обеих, и, наконец, издав вздох разочарования, – в ней самой я вполне уверена, – опускается на колени рядом со мной, ставит топор рядом, чтобы был у меня под рукой наготове, и обхватывает пальцами широкий металлический зуб капкана.

– Это оставили те охотники, которые нашли старый домик? – спрашивает она.

Те самые, что, предположительно, первыми увидели белый «Бронко».

– Это с пятнадцатого года, – шиплю я, слова даются мне нелегко от ее усилий открыть челюсти капкана, который вонзился в мою плоть.

В прошлый раз, когда я попала в такой капкан, его снимала с меня Лета, женщина с мускулами. Теперь это Джослин.

Но сама я на такое не способна.

– Нужно было… заниматься этим… на уроках физкультуры, – говорю я ей, откатываясь в сторону, как только у меня появляется такая возможность, мою левую руку обжигает магма, вытекающая изнутри.

Джослин умудряется каким-то образом захлопнуть капкан и тем же движением подхватить свой падающий топор. Если она не родилась последней девушкой, то я тогда вообще не понимаю, что значат эти слова.

Она тут же перешагивает через меня, держит топор у ноги и в готовности.

– Это там твой отец? – говорит она, и ее щеки в недоумении наползают на глаза.

Я киваю, боль все еще сжимает мои челюсти.

– Значит, жюри присяжных было право, – говорит Джослин. – Тебе нужно было уезжать. Он все это время жил здесь?

– Ты… видела его горло? – спрашиваю я. – Что ты сделала с его… грудью?

Меня как будто все еще кусают стальные зубы. Но и давление на руку я не могу убрать. Мне нужно, чтобы моя кровь оставалась внутри, внутри.

Джослин вытягивает губы, вглядывается в темноту. Я думаю, она надеялась, что у меня есть какое-то объяснение, которое могло бы затмить горло моего отца и то, как его топор должен был бы урезонить его.

– Тут темно, – говорит она, уходя от тяжелого для нее предмета. – Мы должны… – Она замолкает,