Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

Будь я настоящей последней девушкой, то я бы в первую очередь думала об останках лесопилов, а не о чем-то таком, что подкрепило бы мои слабые аргументы.

Джослин вскидывает руку в сторону леса, как бы говоря, что останки раскиданы там, как подстреленные тетерева, и затея эта уже безнадежна.

– Сколько их? – провожу свою линию я.

Джослин щурится, подсчитывает в уме, наконец выдает:

– Десять?

Я насчитала одиннадцать, но ни она, ни я не указывали, считаем ли мы себя или друг друга, а потому цифры близки к реальным.

– Но у них есть бензопилы, – говорит она, словно все еще склоняется к варианту большого заплыва.

– Это к лучшему или к худшему? – не могу не спросить я.

Вместо ответа Джослин только выдувает воздух через зубы. Мы обе разглядываем тени под деревьями позади нас, ждем, что там появится фигура моего отца и примет за нас все наши решения.

Но он, видимо, робеет. Не могу понять почему.

– Почему ты сюда приехала? – спрашиваю я у Джослин. – Ты ведь не… я хочу сказать, не ради ведь денег.

Я даю ей понять, что видела ее внедорожник. Он стоит больше моего дома, ничуть в этом не сомневаюсь.

Джослин, похоже, не слышит меня, не сводит взгляда со сгущающейся надолго и всерьез темноты.

Хеллоуин – иного и ждать не приходится.

Я поворачиваюсь к яхте – хочу помахать им целой рукой, может, повезет наконец, но в этот момент Джослин тихим голосом отвечает:

– Потому что не собиралась возвращаться.

Эти слова останавливают мою руку. Вероятно, именно в тот момент, когда Лемми в самом деле смотрел прямо на меня, да.

– Что ты сказала? – спрашиваю я, стараясь говорить тихим голосом, без малейшей жести.

– Ты прекрасно слышала.

Да, слышала. Просто самоубиться в огне пожара – не очень-то отвечает паттерну поведения последней девушки. И, как это ни глупо, но со стороны моей учительницы плавания странно говорить со мной на равных. Обнажать передо мной свою душу, вместо того чтобы сказать мне: не растопыривай пальцы, двигай ногами, дыши.

Но?

Я ведь еще и та девушка, которая приплыла к Утонувшему Городу в каноэ, вскрыла себе вены на запястьях, чтобы впустить ночь. Выпустить мою жизнь.

Я знаю, что я сказала Стрелковым Очкам, что эта цена разрешения стать частью тех фильмов, что я люблю, постоянной частью, но… я не лгала ему, я не смогла бы ему солгать. Но с тех пор я не вылезаю от консультантов-психологов и психотерапевтов.

Шарона объясняет мне это таким образом (не знаю, где она берет все это, поскольку я абсолютно уверена, что она выросла в городской квартире – или как это называется: «элитный дом» или «дом без лифта»?): когда олень застревает рогами в ограде, он пытается продраться дальше или перепрыгнуть на другую сторону, поначалу он борется, но в какой-то момент успокаивается, смиряется со своей судьбой.

Не знаю насчет Джослин, у каждого своя история, причины другие, но я склонна думать, что и я, может быть, поступаю именно так? Траектория моей жизни всегда влекла меня к середине озера, вот что я имею в виду. Я могу как угодно объяснить это – сделать крупным и романтическим, трагическим и подростковым, но на самом деле я была тем оленем, который так окончательно запутался в этой ограде-убийце, что никакой надежды не осталось.

И потому я оттолкнулась от пристани в каноэ.

И если бы Стрелковые Очки не позвонил Харди в ту ночь, то… ничего бы этого не было. Конкретно я тут не вступаю в противоборство с Джослин Кейтс, последней девушкой предыдущего поколения, которой никогда не пришлось доказывать свою храбрость в противостоянии с большим злом, она держала ее в готовности, ждала того дня, когда в ее храбрости возникнет нужда.

Вот только мужа у нее забрали. И сына.

Возвращаясь домой с этих похорон, она наверняка чувствовала, что сама все сильнее запутывается в своей изгороди.

– Но мой отец, ты не… ты не позволила ему, – говорю я ей, не произнося слов «убить тебя», потому что уже и без того в воздухе висит избыток смерти.

– Ну да, – говорит она, взгляд у нее пронзительный и тяжелый, топорище она держит твердо и свободно, так что может прикрыть любое направление. – Ну так ведь и я была не одна.

Мне требуется секунда, чтобы понять смысл сказанного. Стоять там с четырнадцатью или пятнадцатью пруфрокцами было для нее делом командным. Она не пыталась спасти собственную жизнь, она хотела спасти их жизни. И поскольку теперь осталась только я, это, по ее мнению, все еще командное событие.

Это не означает, что у нее не было чего-то вроде навеянного скорбями желания смерти, но наводит на мысль, по крайней мере меня, что нынешней ночью наступит момент, когда она оттолкнет меня, а сама в одиночестве в стиле Билли Сола пойдет на Хищника.

Стремно, когда белая женщина больше индианка, чем когда-либо будешь ты.

– Капкан, – говорю я.

Джослин стреляет в меня взглядом, потом переводит глаза на медвежий капкан между нами, по-прежнему закрытый, и вновь оглядывает темноту, из которой может появиться мой отец.

– Нужно его взвести, – объясняю я ей. – Я – наживка, и он, подбираясь ко мне… – Я сжимаю в кулак левую руку.

Я не говорю ей, что эта мысль не оригинальна, и предлагаю только потому, что в прошлый раз она сработала.

– Он же не медведь, – говорит она наконец.

И все же это не отказ.

* * *

Мы вдвоем – три руки и топор – понемногу, постепенно взводим капкан.

Наверное, нужно было бы поставить его там, где хотели сначала, а не на берегу, но… мы ведь совсем не трапперы.

Мы несем капкан вдвоем по марсианскому ландшафту Овечьей головы, опускаем его в той части луга, которая ближе всего к Терра-Нове. Это не совсем узкое место – в любом месте можно пройти сквозь деревья, – но когда так спешишь, то нужно как можно больше открытого пространства, а не прорубаться сквозь ветви с помощью топора.

Я накидываю на капкан сосновые иголки и листья, развернув его так, чтобы было удобно взвести. В четвертом классе в свободное время я играла в «Операцию» с этой картинкой придурочного белого парня, и мне постоянно приходилось засасывать воздух через нос каждый раз, когда моя самокрутка догорала до металла специального мундштука, хотя я всегда была так осторожна, так следила. Тут такая же ерунда, вот только