ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

ручку. Она оказалась заперта. Видимо, кто-то из соседей решил помыться в одиночестве и закрылся изнутри. Возвращаться в комнату не хотелось, и я приоткрыл дверь на кухню в надежде, что там окажется кто-нибудь, с кем можно будет скоротать время. За столом сидел Геббельс – человек, с которым время можно только потерять.

Настоящее имя Геббельса – Александр Иванович Лужицкий. Он живет в двести четвертой комнате – через одну от моей. Мы обитаем с ним в одном общежитии, и это единственный факт, который нас объединяет. Впрочем, есть и еще одно немаловажное сходство – мы оба терпеть не можем друг друга.

Как раз на кухне мы с ним и познакомились. Я тогда только осваивался в общаге и старался понравиться всем и каждому. Лужицкий сразу показался мне серьезным мужиком со стержнем внутри. Тогда я еще не знал, что этот цельнометаллический стержень на самом деле является полым сосудом, внутри которого булькает вязкая и вонючая субстанция под названием «политика». Кроме нее Лужицкого не интересует вообще ничего. Все свободное время он тратит на просмотр политических ток-шоу по телевидению, чтением политических пабликов в Интернете и последующим обсуждением всей полученной информации с тем, кто не успел почувствовать его приближение и убежать. Поймав нерасторопную жертву, Лужицкий, как паук, начинает оплетать ее своей паутиной. Начинает он обычно издалека – для затравки может задать какой-нибудь безобидный вопрос вроде: «Ну, как здоровье?». Ничего не подозревающая жертва дает сжатый или развернутый ответ, в зависимости от своих коммуникативных навыков, настроения и прочих факторов, которые совсем не интересуют Лужицкого – он не слушает ответ, а просто ждет, когда жертва закончит говорить. И в этот момент он совершает первый выпад, молниеносно вводит яд и тут же отпрыгивает обратно, наблюдая за тем, как поведет себя жертва: «Слышал, что американцы учудили?». Вместо американцев могут быть кто угодно – немцы, французы, белорусы, мальтийцы, эскимосы или парагвайцы. Все зависит от политической повестки дня и от того, кого сегодня обсуждали в ток-шоу. И в этот момент жертва уже обречена. Как все нити в паутине ведут к центру, так и любой ответ на заданный вопрос ведет в ловушку. Если человек в курсе событий и понимает, о чем его спрашивает Лужицкий, тот тут же начинает оплетать жертву паутиной, затягивая в обсуждение этой ситуации. Обсуждение, как правило, представляет из себя очень долгий и нудный монолог, на девяносто процентов состоящий из чужих мнений, услышанных по телевизору или прочитанных в Интернете, остальные десять процентов – это подборка грозных инфинитивов, наиболее часто употребляемыми из которых являются: запретить, выслать, расстрелять, посадить, уничтожить. Жертва мучается, ищет способ побега, но это не так уж и просто сделать. Я лично наблюдал за тем, как он провожал Самохина, имевшего неосторожность поддержать разговор о каком-то политическом событии, до двери его комнаты. Когда Андрей Андреевич устал слушать Геббельса и попытался уйти, тот шел за ним по коридору, хватал Самохина за рукав и, заглядывая в глаза, пересказывал вечерний выпуск новостей. Лужицкий даже пытался просочиться за Самохиным в его комнату, но тот, интеллигентно оттерев Геббельса плечом и пожелав ему спокойной ночи, решительно захлопнул дверь прямо перед его носом.

Ко второму способу атаки Лужицкий переходит, если жертва не понимает, о чем идет речь, и заявляет об этом вслух. В этом случае он натягивает на лицо маску снисходительного учителя истории и начинает таинство просвещения, рассказывая о предпосылках наступления обсуждаемых событий, начиная от строительства египетских пирамид. Жертва, опять же, обречена на потерю времени и настроения.

И третий сценарий активируется тогда, когда жертва прямо заявляет, что не интересуется политикой. Именно так и состоялось наше знакомство.

– Новенький? – спросил Лужицкий, разглядывая меня, набирающего в чайник воду из-под крана.

– Да, позавчера заселился в двести вторую.

– Как звать?

– Филипп.

– Болгарин, что ли? – дернул за паутинку Лужицкий.

– Почему болгарин? Русский, – простодушно улыбнулся я.

– А-а-а… Болгары же, кстати, за Гитлера воевали, знаешь? А сейчас что?

– Что? – я поставил чайник на огонь и повернулся к Лужицкому.

– А ничего! Продались Западу, легли под НАТО и сидят там. А ты думаешь, они нужны американцам? Да они знать не знают, где эта Болгария находится! Им нужен был доступ к Черному морю, они его получили, а случись что, никто им помогать не будет.

Ошалев от хлынувшего на меня потока информации, я пожалел о том, что налил в чайник много воды, ведь теперь придется слушать все это, пока она не закипит.

– Будет война, будет… – не успокаивался Лужицкий. – Они думают, что им все можно. Демократия! Хех… Да пусть себе в задницу свою демократию засунут, пиндосы херовы. Вот взять, к примеру, Прибалтику…

Следующие десять минут Лужицкий, не замолкая ни на секунду, посвящал меня в историческое прошлое Латвии, Литвы и Эстонии, в виде бонуса разбавив рассказ и несколькими упоминаниями Польши. Затем он перешел к аналитике современных международных отношений стран Восточной Европы и влияния на них США. В тот момент, когда закипел чайник, Лужицкий перешел к разбору военно-политической обстановки в акватории Балтийского моря.

– Честно говоря, я не особо интересуюсь политикой, – как можно доброжелательнее прервал я поток мыслей Лужицкого, наливая в кружку кипяток.

– А потому что мозгов у вас нет!

– У кого?

– У молодежи современной. Одни тиктоки на уме. Историю нужно знать! – он поднял вверх указательный палец.

– Да я вроде знаю историю, – пожал я плечами, – в школе учили.

– Ледовое побоище!

Указательный палец Лужицкого метнулся вниз и зачем-то постучал по столу.

– Что – Ледовое побоище?

– Когда было?

– В тринадцатом веке.

– Ты мне дату, дату назови.

Напор и бестактность этого человека стали понемногу раздражать, но я все еще не хотел ссориться ни с кем из своих соседей.

– В тысяча двести…

– Ну?

Я знал, когда произошла эта битва, но в тот момент, как назло, дата вылетела из головы.

– В тысяча двести двадцать четвертом, кажется.

– В тысяча двести сорок втором. Это знать нужно, молодой человек!

Лужицкий скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула с победоносным видом и презрением в глазах. Это стало последней каплей.

– А в тысяча двести двадцать четвертом что произошло? – спросил я, опершись руками на столешницу и прислонившись к ее краю спиной.

– Ничего не произошло, а вот до Ледового побоища…

– Что, вообще ничего? – перебил я Лужицкого. – А в тысяча двести двадцать пятом?

Тот смотрел на меня своими маленькими глазенками и часто моргал.

– Причем тут тысяча двести двадцать пятый? Я спрашивал про Ледовое побоище.

– С побоищем мы уже