Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

Последняя из свиты Соломона

Юлия Макс

Dum inter homines sumus, colamus humanitatem[11].

Все было в крови. Алтарь, Святое Писание, потухшие свечи и стены костела.

Нос забивал густой солоновато-металлический запах.

Он поднес мокрые ладони к лицу и увидел, что с них стекает рубиновая жидкость. Капли срывались с рук и разбивались об пол с громким звуком, словно это были и не капли вовсе. Или же виной всему тишина?

Патрик Мортем проснулся от кошмара и сел на постели в келье при Хофкирхе, все еще ощущая на своих руках кровь. Близился Хэллоуин и День Всех Святых. Вот уже третий год с тех пор, как он стал ответственным за приход, ему плохо спалось именно в эту пору.

Он бездумно смотрел на аккуратно сложенные брюки, оставленные рядом на стуле. В келье стояли шкаф, кровать и стол, а за неприметной дверью возле шкафа находилась совсем недавно пристроенная душевая. Патрик направился туда, умыл лицо, отмечая, что вода холодная, а кровь во сне была теплой. Тряхнул головой, перекрестился и решил, что свежий воздух поможет прогнать дурные мысли, поэтому накинул на пижаму куртку и вышел.

Вверенная ему церковь Хофкирхе находилась в центре Инсбрука и пользовалась популярностью у туристов из-за двадцати восьми бронзовых статуй, которые стояли в главном зале, и гробницы императора Максимилиана Первого. Как только не называли это здание: и церковью черной свиты, и дворцовой, и королевской. Все эти варианты были верны.

В территорию церкви, пропахшую ладаном, лавандой и сыростью, входило несколько пристроек с жильем для служителей и квадратный внутренний двор. Вот по этому квадрату неспешно прогуливался Патрик, пока не достиг церковного черного хода.

Он бы прошел мимо, но на пороге стоял небольшой кувшин, с первого взгляда привлекший внимание. Кувшин был старый, похожий на те, в которых ценители хранили столетнее вино. Патрик наклонился и поднял его, подумав, что вино оставил кто-то из прихожан как дар на предстоящий праздник и мессу. Он забрал его в свою келью, решив, что отнесет кувшин в церковь уже с утра.

Однако утром, в канун Хэллоуина, он проспал, собирался в спешке и про кувшин совершенно забыл.

Одеваясь и смотря в зеркало, Патрик думал о своей дочери, которую зачал еще до вступления в сан. Софи, его маленькому ангелу, сегодня исполнялось десять лет, и на целый день у них с ее мамой были запланированы приготовления и праздник. Вечером же его ждала воскресная месса в Хофкирхе.

Мортем любил дочь, но все-таки больше он был предан Богу и верил, что сможет служить ему достойно, при этом не обделяя Софи вниманием.

Патрик вышел на улицу через черный ход и направился к центральному, где у него была припаркована машина. Взгляд, как и ночью, зацепился за предмет, стоящий у порога главного входа в Хофкирхе. Это был кувшин. Кувшин, как две капли похожий на тот, который он уже принес в свою келью.

Патрик подошел и поднял его. Какое-то время крутил в руках, рассматривая, но, вспомнив про время, решил быстро занести на кухню и оставить там.

День рождения Софи прошел идеально. Патрик возвращался в церковь, на улицах ходили ряженые в разных монстров дети и просили сладости. Он смотрел на них и в который раз допустил греховную мысль: что было бы, если бы он остался со своей любимой и не принял сан? Как бы сложилась его жизнь? Был бы он счастливее? Может быть, так же, как и многие родители, сейчас бы ходил с Софи по улицам, а затем укладывал бы ее спать и целовал на ночь.

Тряхнув головой, он прошептал: «Прости, Отче. Ибо грешен я», – и его мысли перетекли к вечерней мессе. Не забыл он и про два кувшина. Облачившись в церковную мантию, Патрик подхватил первый сосуд и с ним направился в кухню. Второй так и стоял на столе. Расположив оба кувшина рядом, Патрик услышал быстрые шаги.

В кухне появился его помощник, Ганс. Парень недавно принял обет и через месяц уезжал в Ватиканскую школу священников. Он выглядел как обычно: взлохмаченные волосы до ушей, любопытные раскосые глаза и смугловатая кожа. Патрик как мог опекал Ганса, но в то же время не видел его среди рьяных служителей церкви. В Гансе пока еще не было должного смирения. Хотя было ли оно в самом Патрике?

– Добрый вечер, падре! – Ганс с интересом посмотрел на кувшины.

– Скорее всего, вино, – кивнул на них Патрик Мортем. – Кто-то оставил на пороге. Проверишь, точно ли там вино и можно ли его приготовить к завтрашней мессе?

– А вдруг там яд?

– Я верю в людей. Не будет там яда. Эмма уже приходила убираться?

– Еще нет, – пожал плечами Ганс и полез в холодильник за лимонадом.

Эмма, его сотрудница, работающая в информационном центре для туристов и раз в неделю убирающая церковные помещения, никогда не опаздывала.

– Возможно, она мне что-то писала, но я отключил телефон, – вспомнил Мортем.

– Думаете, сегодня кто-то придет на мессу? Хэллоуин все-таки. Многие празднуют варварский праздник.

– Пусть он и варварский, – заметил Патрик, – но в то же время очень интересный. Учит детей не бояться монстров.

На часах было без четверти восемь, поэтому Патрик Мортем, добродушно улыбнувшись Гансу, ушел в главный церковный зал, чтобы приготовиться.

Узкие витражи изрезал свет восходящей луны, и его холодные блики освещали статуи. Воздух, стены и все, что находилось в церкви, за много лет пропиталось кадильным дымом и запахом горячего свечного воска.

Патрик преклонил колени у алтаря в молитве перед мессой. Затем поднялся и вошел в ризничную, чтобы начать священное облачение. Только в этот день действо почему-то воспринималось иначе.

Он вставил в воротник белую колоратку. Она обвила шею, будто удавка.«Положи на меня, Господи, броню спасения… и не дай дыханию погибели коснуться горла моего».

Белую альбу он надел, словно хотел скрыть свой грех саваном.«Очисти меня от скверны… Да не узнает плоть моя мерзости, что были во мне доныне».

Каждая деталь одежды и каждая обязательная молитва успокаивали его и в то же время угнетали.

Он затянул на поясе цинктуру так сильно, что начал задыхаться.«Опояшь меня, Господи… и не дай страстям моим возобладать надо мной».

Последней легла часубль – темная, почти черная, с выцветшим крестом на спине.«Да будет любовь Твоя как кровь на одежде моей, и да не смоется