Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

«Какого баланса?! – хотелось кричать ему. – Ты не видишь, мир и так рушится на части».

Но он сказал другое:

– Я слабый. Отдай свою силу мне. Хотя бы на время.

Он знал, что это глупость, что ему откажут, потому что никто не расстанется с силой хотя бы на минуту, если уж обрел ее. Щегол задумался. А потом вдруг оживленно махнул крыльями, сказав:

– Хорошо. Это может сработать. Я отдаю тебе свою силу на время.

Он всегда думал, что магия – это сложные ритуалы, вязь сигилов, острые углы пентаграмм, многострофные напевы заговоров, но оказалось, что магия – это порыв осеннего ветра, прошедший тебя насквозь, касание невидимого птичьего крыла, едва ощутимая горечь пепла на языке и легкость, такая легкость, будто ты впервые в жизни вдохнул полной грудью, расправил плечи и вдруг понял, что за ними всё это время росли крылья.

Едва не задохнувшись в этом ощущении, он всё же удержал себя в сознании, хотя земля будто пыталась вырваться из-под ног. И спросил, посмотрев на Щегла:

– А где твои крылья? – Ни на голове, ни за спиной больше ничего не было: ни цветных перьев, ни сияния.

– Они же не из настоящих перьев состоят, а из магической энергии. Она теперь почти вся у тебя, вот я и не трачу, – последовал весьма рассудительный для принца фэйри ответ.

– И что мне теперь со всем этим делать? – запоздало спросил он, понимая, что сила – это многое, но еще не всё.

Щегол же осторожно провел рукой по воздуху, и реальность дала трещину, раскрылась окном в другую осень: теплую, яркую, пьяняще пряную. Осень Той стороны.

– Только я не могу тебя увести, я клялся, – напомнил Щегол.

– Тогда я тебя уведу.

Щегол ему улыбнулся, словно радуясь тому, как быстро он всё понимает, и протянул узкую изящную ладонь.

Управлять чужой магией оказалось до странного приятно. Она давалась в руки легко и правильно, как родная.

– Это потому что она похожа с твоей родной магией, они вроде как слились.

– Разве у меня есть магия?

– Конечно. – Щегол удивленно посмотрел на него, по-птичьи склоняя голову к плечу. – А ты думал, что нет?

Он знал, что нет.

– Моя магия зачаровывает, туманит разум словами и музыкой. Может заставить делать то, что я прикажу. Песней я могу благословить или проклясть. Это сильное колдовство, которым я не люблю пользоваться. Твоя магия мягче. Располагает к тебе. Побуждает верить в то, что ты говоришь или во что сам веришь.

И все эти годы благодаря отцу он верил в то, что слаб и лишен магии. Потому был таким. Зачаровал сам себя. Сам себя проклял. Осознание этого ударило очень больно. И словно в ответ на это он приказал податливой, восприимчивой нереальности: «Отведи меня к моей матери». И она отвела.

Он нашел ее в саду, среди цветущих роз и белых яблонь. Щегол сказал, что это весенние земли, он здесь слабее всего, но особенной слабости юноша, назвавшийся солнечным именем, не ощущал. Наоборот, он был силен как никогда.

Сложно оказалось понять: мама не узнала его или же не любила достаточно сильно, чтобы очнуться от чар, только увидев. Когда он сказал, что пришел за ней, она лишь скользнула безразличным взглядом стеклянных глаз и отвернулась, бросив короткое:

– Нет.

Она сидела на увитом плющом бревне и улыбалась, блаженно глядя в пустоту, вдыхая удушливо-сладкий запах цветов и слушая пение птиц. Ногу ее обвивала враставшая в землю золотая цепочка, чтобы не увел никто. Но хватило одного слова, чтобы заставить ее разомкнуться и послушной золотой змейкой скользнуть в руку, спрятаться в кармане. Мало ли зачем золото пригодится.

Освобожденная, мама не сдвинулась с места. Она выглядела совершенно счастливой. И умирающей.

– Это ганконер[9], – сказал Щегол, – они влюбляют в себя своих жертв и выпивают всю их энергию.

Чужая магия рухнула пугающе легко, хватило лишь одного приказа. Он начал задумываться, какой же силой на самом деле теперь обладает.

Мама же встрепенулась, посмотрела на него уже осмысленно. Он ожидал, что она испугается, заплачет, попросит увести ее отсюда. Но она закричала:

– Зачем ты пришел?! Забрать меня? Я никуда не пойду. – Она вырвала ладонь, за которую он успел взяться. – Я не люблю твоего отца, он мучает меня каждый день. Этот дом, эта страна – всё меня мучает. Я хочу остаться здесь.

– Но ты умрешь, – отчаянно воззвал к ней он.

– Лучше пусть твой отец однажды забьет меня до смерти? – взвилась она с неожиданной силой, отходя всё дальше. – Пусть я умру здесь, хотя бы счастливой!

– И меня бросишь?

– А что ты? – Она скривилась. – Вырастешь таким же, как твой отец.

– Я вовсе не…

– Она сказала тебе уходить, настырный ребенок. – Высокий юноша выскользнул из цветущих зарослей и приобнял маму за плечи. На белесых волосах сдвинутый набок венок из фиалок, на губах – насмешливая улыбка. – Уважай ее мнение.

Волна злости поднялась внутри. Почему всю жизнь ему приказывали, подавляли его волю: отец, учителя, страна? Какое у них было право?

– Она не знает, что для нее лучше, – сказал он спокойно, вкладывая в голос клубящуюся под кожей магию. – Ты пойдешь со мной, – продолжил он, глядя в глаза матери, – добровольно. – Наблюдая, как всё раздражение исчезает с ее лица. – И будешь счастлива. А ты, – его взгляд обратился к ганконеру, – отдашь ей всю силу, что украл. – И, подумав, добавил: – А мне – всё, что у тебя останется.

– Так нельзя! – Щегол схватил его за руку. Только сейчас стало заметно, какие у него тонкие пальцы. Какой он тонкий и хрупкий. Стоило только заглянуть в расширившиеся темно-синие глаза, как стало ясно: без своей магии он ничего не может сделать.

– Ему можно забирать у людей жизнь, а мне у него нельзя?

– Это его природа, – попытался отстоять его Щегол.

– Значит, придется заняться селекцией.

Когда он обернулся, ганконера уже не было, лишь фиалковый венок лежал на земле, а он чувствовал в себе силу. Чужую, еще колкую, но он приказал ей подчиниться и успокоиться, и всё получилось. У него вообще так легко начало всё получаться.

Нереальность вновь раскрылась, выпуская их обратно в человеческий мир, но