Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

– Ты спас маму, теперь возвращай мне мою магию. – Он чувствовал, как напряженно Щегол замер за его спиной, сверля ее взглядом. И что-то будто потянулось, попыталось вырваться прямо из груди.

– Разве мы договаривались, что я отдам магию, когда верну маму? Ты сказал, что отдашь магию на время. Но не сказал, на какое.

Щегол оказался перед ним в одно мгновение, схватил за плечи этими своими бессильными музыкальными пальцами, заглянул в глаза всей своей осенней печалью:

– Ты ведь несерьезно?

– Ты просто не понимаешь. – Он взял лицо Щегла в ладони в странном успокаивающем жесте. Может, с ним так в детстве делала мама. Может, он себе это выдумал. – Что ты будешь делать с этой силой? Петь песни и сторожить границу в Самайн? С ней же можно весь мир изменить, понимаешь? Просто приказать всем плохим людям перестать такими быть, а всей хищной нежити – исчезнуть. Никто не будет ждать жертву, прячась в темноте. Никто не прикажет стрелять в людей. Никто не поднимет руку на слабого. Представь: ни убийц, ни диктаторов. Мир, в котором жить легко и безопасно.

Он прикажет. И зла не станет.

– Это ты не понимаешь, – заговорил Щегол сбивчиво и поспешно, его голос, лишенный магии, звучал совсем по-человечески. – Существуют законы баланса. Магическая и немагическая стороны мира должны пребывать в равновесии.

– Тогда я установлю новые законы.

– И кто будет решать, справедливы ли они?

– Я.

– И ты не видишь противоречий? – Пальцы Щегла впились в его руки до боли. – Ты хочешь избавить мир от диктаторов, но сам стремишься им стать.

– Неправда. – Он нахмурился. – Нужно просто привести мир в порядок. Так, как всем будет лучше.

– Но ты же не собираешься никого спрашивать на самом деле!

– Потому что я и так знаю!

– Ты даже не понимаешь, что происходит. – Щегол смотрел на него с ужасом и печалью. Словно он, сгорая в огне осеннего увядания, умирал у него на глазах. – Ты зачаровываешь сам себя, всё сильнее убеждаешь с каждым словом! Ты слишком восприимчив, чтобы защититься от себя самого!

Нет. Глупость какая. Нельзя навредить себе своей магией. Он теперь слишком силен для этого.

– Не неси чушь. И не кричи на меня!

– Если не отдашь мою магию добровольно, – заговорил Щегол уже куда тише, – за тобой явится весь фейский двор, и не только он.

– Пускай, – хмыкнул он, нужные слова уже просились на язык: – Ты не позовешь никого на помощь, ни одним из возможных и невозможных способов. А если кто-то и увидит тебя, то не узнает. И от меня ты не убежишь.

Щегол отпрянул, точно железом обжегся. Сделал шаг назад, второй, третий и замер. Ошарашенно поглядел на запястье, вокруг которого обвивалась золотая цепь.

Мальчик с мертвым щегленком[10]

Он знал, что начинать стоит с малого. Поэтому приказал отцу больше не поднимать руку на маму и во всем его слушаться. Даже природная защита не помогла. Юноша, теперь действительно заслуживающий звучного имени, оказался сильнее.

Сильвиана, вернувшаяся через целых полгода, конечно, заметила, что теперь-то они ведут себя как настоящая нормальная семья. Но он приказал ей не видеть в этом ничего странного и про Щегла не спрашивать. Убедил в том, что он просто ушел. Фэйри, что с него взять?

Как оказалось, многое.

Он расправлялся с мелкими хищными тварями вроде того ганконера и копил силы. А сил нужно было много. Он решил, что было бы неплохо действительно объединить под своим началом весь мир. Тогда все будут жить мирно и правильно. Он пытался объяснить это Щеглу, но упрямый принц не желал слушать даже слов, подкрепленных магией.

Свое восхождение он начал с того, что заменил отца на посту главы организации, занимающейся отловом опасной нежити. Он сделал ее сильнее. Привлек действительно выдающихся союзников, разделявших его идеалы. Понимающих, что мир под его руководством будет куда справедливее.

Щегол же всё пытался его переубедить, настаивал, что мир, учитывающий лишь мнение одного человека, несправедлив. А кого ему было слушать? Люди же совершенно не понимают, чего хотят! Сегодня одно, завтра другое.

Устав, он отнял у Щегла голос. В исключительно воспитательных целях. Но Щегол не успокоился. Теперь, провозгласив себя его совестью, сверлил его осуждающим взглядом глаз, темных, точно осеннее небо. Отнять у него зрение было бы жестоко, да и Щегол даже без зрения придумал бы какой-то другой способ его изводить.

Можно было бы избавиться от Щегла вовсе, но он не был жесток. И продолжал надеяться, что однажды, когда он перестроит мир по своему идеалу, Щегол увидит это и наконец признает его правоту. Тогда он, конечно, вернет ему и голос, и крылья. Чтобы снова любоваться им, бесконечно прекрасным, созданным из света и воздуха, из осенней печали и магии. Любоваться только его чудом.

А пока он приказал выстроить огромный дом из рябины, которая скроет Щегла ото всех, кто всё же подумает его искать. В ней одну комнату обнести камнем и сделать дверь из ясеня. Вставить в нее ручку из золота, ведь, впитав так много нечеловеческой магии, он и сам начал бояться железа.

Он внес туда Щегла на руках, потому что его ноги обуглились бы, пока он шел по бесконечным рябиновым коридорам. У него и самого немного плыло в глазах. Хотелось сказать: «Смотри, мы оба страдаем. Ты мог бы всё это прекратить, просто перестав упрямиться». Но Щегол и правда придумал новый способ изводить его. Теперь Щегол демонстративно, кричаще на него не смотрел.

Он приказал золотой цепи обвить по-птичьи тонкую лодыжку и врасти в стену. Поднял лицо Щегла за подбородок, заставляя посмотреть на себя. Но в холодных глазах не встретил ничего, кроме злости и презрения.

– Сейчас ты не понимаешь, но потом поймешь обязательно. Тогда тебе придется извиниться передо мной, и я тебя прощу.

Щегол резко мотнул головой, вырываясь из рук. Высокомерный и строптивый, как настоящий принц. Но ничего. Побудет наедине с собой и подумает.

– Однажды я вернусь и покажу тебе покоренный мир, – пообещал он, выходя из комнаты.

И закрывая за собой дверь.