Повести и рассказы - Джо Хилл

Я глянула сквозь толстое стекло в квадратном окошке посредине двери. Было похоже, что вся Христова церковь седьмого измерения[125] вышла в ночь, облачившись в блестящие серебристые балахоны с капюшонами, с бумажными свечными фонариками в руках. Они собирали своих мертвых, трех женщин, готовивших на улице обед, и заворачивали их в саваны из пузырчатой оберточной бумаги с металлическим блеском, а потому те выглядели чудовищными лепешками, обернутыми обычной фольгой. Конгрегация расположилась двумя концентрическими кругами вокруг помещенных точно по центру трупов. Внутренний круг вышагивал по часовой стрелке, а другой двигался в обратном направлении. Это было почти красиво, если не думать, насколько все они с ума посходили.

Я взяла Темплтона на руки, отнесла его по коридору в его спальню и вновь уложила в постель. Окно его было приоткрыто на щелочку, и пение верующих в комету доносилось из нее ясно, сочно и громко. Для сборища чудиков и жалких никчемышей они прилично умели держать мелодию.

Я ненадолго растянулась рядом с Темплтоном, чтобы попробовать его успокоить. Он спросил, считаю ли я, что душа Йоланды вознеслась к облакам. Я сказала, что куда-то она подевалась, потому как в теле Йоланды ее больше нет. Темплтон поведал, что мама рассказывала ему, что его отец на облаках и наблюдает оттуда за ним. Еще он рассказал, что когда обращается в летучую мышь, то всегда обязательно отправляется искать своего отца на небе. Я спросила, часто ли он отправляется в полет, и он сказал, что каждую ночь, но еще ни разу не замечал отца. Я поцеловала мальчишку в лоб, в то место, какое Йоланда называла у него дрожательным, и тот доставил мне удовольствие, слабенько, но радостно вздрогнув в ответ. Я попросила его никуда не улетать нынешней ночью, сказала, что время спать, и он кивнул торжественно, сказав, что больше полетов не будет никогда. Пояснил, что небо нынче полно иголок и честной летучей мыши в нем небезопасно. Потом он меня спросил, как, по-моему, пойдет ли еще такой же дождь, и я ответила, что так не считаю, потому как кто способен вообразить, что такое станет происходить постоянно? Если бы знала я в ту ночь, через что нам всем пройти придется, то не уверена, что сумела бы пережить ее.

Я велела Темплтону больше не думать об этом и встала, чтобы закрыть окно и пожелать спокойной ночи. Улыбку на лице я сумела сохранять, только пока в коридор не вышла. Потопталась вокруг тел тех, кого любила, и дала себе волю выбраться в пропитанную влагой и запахами летнюю ночь.

Я хотела попросить приберечь свое пение до того часа, когда честные люди не пытаются поспать, но, приблизившись, увидела то, что разозлило меня даже больше, чем музицирование. Три крепких молодца, повозившись на краю газона с м-ром Уолдмэном, потащили его через улицу. Торопливо стали заворачивать его в блестящую серебристую пузырчатую обертку. Старшой Бент наблюдал за ними, стоя в нескольких шагах. На его большой лысой голове черной тушью была наколота карта солнечной системы. Меркурий и Венера, Земля и Марс, Сатурн и Нептун светились на его черепе призрачным серо-голубым сиянием, тогда как отмеченные фосфоресцирующими точками орбиты указывали путь, каким им надлежало двигаться вокруг крашенного в ядовитый цвет солнца. Слышала я, что раньше он был гимнастом на трапеции, и его телосложение то подтверждало: тугие мышцы, жилистые руки. На нем был серебристый балахон, как и на остальных. Еще он носил на шее большущую золотую астролябию на золотой цепи, украшение, позволительное только мужчинам.

Я зову их сектой кометы, только это всего лишь ленивое поддразнивание и на самом деле вовсе не выражает их верования. Большинство из сектантов люди в возрасте, у кого явно не все дома. Одна потеряла всех троих детей, когда сгорел их дом, но станет уверять вас с улыбкой, что они вовсе не умерли, а перешли в новую форму существования — седьмое измерение. Был среди них мужик, который иногда брал в рот 9-вольтовую батарейку, чтобы принять «трансляции» от различных религиозных деятелей, которые, по его утверждению, вели передачи с Нептуна. Голосов их он не слышал. Он принимал их советы и идеи на вкус с содержащих медь контактов батарейки. Еще у одной прихожанки в глазах стоял туман и имелась склонность к приступам нервического отплевывания, будто ей жук в рот забрался. А у другого приверженца все руки были покрыты вырезанными смайлами — он их сам себе нарочно и порезал.

Грусть брала даже от попытки заговорить с ними, от чуши, в какую они верили, и от тех неприглядностей, что они творили. Все они скопом ожидали конца света, а в преддверии этого Старшой Бент обучал их подготовке душ к существованию в седьмом измерении, какое ждет после смерти. Он занимал их изучением звездных карт и починкой радиоаппаратуры (ее они по воскресеньям продавали на уличных развалах). Все они верили, что окончательное Евангелие Господа будет писано не на словах, а в виде схемы для особого рода сети. Даже не стану притворяться, будто понимаю все это. У Йоланды хватало больше терпения на сборище психов Старшого Бента, чем у меня, она всегда была мила и общительна с ними, случись им на улице столкнуться. В этом она была лучше меня. В ней было больше жалости к людям, которые меня больше всего выводили из себя.

Вот и тогда я была вне себя, а Йоланды, чтоб меня утихомирить, рядом не было. Я дошла до края их палисадника, где три молодца готовились заворачивать м-ра Уолдмэна в свой серебристый упаковочный материал, и встала на край материи, прежде чем они успели накинуть ее на него.

Молодцы, укутывавшие его в научно-фантастический саван, взглянули на меня с удивлением на лицах. Они были самыми младшими в команде Старшого Бента. Первый был ухожен и высок, с золотистой бородой и волосами до плеч — вполне мог изобразить Господа Нашего в спектакле «Иисус Христос — суперзвезда». Второй, мягкий круглолицый парень, такой тупица, у которого — знаешь точно — окажутся влажные горячие ладошки. Третьим был черный малый, страдающий болезнью под названием «пегая кожа», его очень черное лицо покрывали пятна ярко- (почти потрясающе) розового цвета. Все трое рты пооткрывали, будто сказать что готовились, но ни один ни слова не проронил. Старшой Бент взмахнул