Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

Если бы вы знали, отец Пристли, каков он на самом деле, этот Филлипс, призывали бы вы нас молиться за его душу?

Ведя внутренний монолог, я гляжу на Даньел, что стоит неподалеку. Она зажмуривает глаза и истово молится, как примерная прихожанка. Мне делается смешно. Можешь никого не обманывать, Дэнни: Бог не внимает ядовитым змеям, он их топчет.

Но улыбка сходит с моего лица, когда я вижу, как Мэй, стоящая рядом, поворачивает голову к Дэнни и легонько сжимает ее свободную руку. Что ж, я уже знакома с природой Мэй Лин, стоит ли удивляться? Ей плевать на Честера, еще больше плевать на Сэйди, попавшую в немилость Даньел. Теперь она сделает все, чтобы подобраться как можно ближе и укрепить положение лучшей подружки.

Давай, Мэй, вперед. Чем выше заберешься, тем больнее будет падать.

Не желая более лицезреть их милование, я блуждаю взглядом по остальным ученикам. Пули уже весь позеленел, став, наверное, самым частым гостем в часовне за всю историю Уэст-Ривера. Видимо, проповеди отца Пристли сидят у него в печенках. Рори, конечно же, нет, потому что он иудей, и Киллиана тоже не вижу. Не было его и на прошлой службе, и две недели назад. Похоже, он не шутил, говоря, что не любит Бога. Неужели не боится, что его отсутствие приметят и накажут за пропуски? Или ему не позволяет иная вера? Нужно бы спросить его при случае.

— Вспомним, что говорит нам Иов в главе пятой, стихе семнадцатом: «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай, ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют…» [21] — велит нам Пристли, и мы подчиняемся.

Открываю карманную Библию на нужной странице и пытаюсь вчитаться в мелкий шрифт, как вдруг замечаю пометку, оставленную на полях. Чернила выглядят свежими, хотя основной текст писания блеклый и местами подстершийся. Отодвинувшись на скамье в сторону так, чтобы спрятаться за спиной сидящей передо мной Джорджины, я переворачиваю Библию набок и читаю рукописные строки на латыни:

«Malum necessarium — necessarium». [22]

Не припомню, чтобы в библиотеке мне выдали исписанный кем‑то экземпляр, страницы его всегда были чистыми… Кто мог это написать? Дэнни? Она слишком плохо знает латынь, это не в ее дикинсоновском стиле. Из всех моих знакомых с латынью дружил только Финч, но и он никак не мог проникнуть в мою комнату, чтобы так подшутить.

Я поворачиваюсь к Ханне, что сидит по левое плечо, и сую книгу ей под нос.

— Это ты сделала?

Она мельком осматривает страницы и недоумевающе отвечает:

— Ты о чем, Би?

Соседка выглядит непритворно невинной, но, по моим прикидкам, кроме нее, сделать это было некому. Я тычу пальцем в чернильные пометки на полях и говорю сквозь зубы:

— Надписи, Ханна. Зачем ты изгадила мою Библию?

Ханна так и застывает, напряженная, как струна. Прячась за спиной Джорджины, как и я, она склоняется ко мне и тихо шепчет:

— Беатрис, с тобой все в порядке? Здесь же ничего нет…

Смущаясь, я вновь обращаюсь к страницам, провожу подушечкой пальца по черным завиткам букв в надежде стереть и развеять морок. Надпись все еще здесь, четкая и вполне реальная.

Так и не придя к разумному объяснению, я холодею изнутри. Неужели я начинаю сходить с ума?

Обычно мы встречаемся с Финчем в романской галерее и либо играем в шахматы на эркерном подоконнике, либо идем на чердак, где шерстим учебник французского, а потом говорим на нем, чтобы практиковаться. Но в этот понедельник Киллиан не настроен со мной играть или обмениваться courtoisies [23]. Подойдя ко мне, он говорит:

— Сегодня полная репетиция «Тартюфа», не хочешь посмотреть?

Естественно, любоваться на Сэйди желания нет никакого, но и оставаться в одиночестве уже не хочется.

— Разве что на потуги Абрамсона. Он хоть текст‑то знает?

Киллиан подставляет мне локоть, аки джентльмен, и я подыгрываю ему, беря под руку. Меня не волнует, что подумают о нас другие. Когда от репутации не остается ни следа, эпатировать публику уже не страшно.

В актовом зале приглушен свет. С десяток учеников расселись по разным рядам и теперь призывно кличут, вызывая актеров на сцену. Под бесцеремонный гвалт и свист Сэйди высовывается из-за кулис и кричит:

— А ну хватит вести себя как придурки! Минуту терпения, мы почти готовы.

Группка наших погодок из «альфа»-класса затихает и переключает внимание на нас. Один кивает в сторону Финча, другой противно склабится. Ну и пускай зубоскалят. Слишком долго я прозябала в одиночестве, чтобы бояться их осуждения.

Наконец кулисы отъезжают в сторону, и театральное действо начинается. На сцене появляется миссис Гиббонс и объявляет:

— Приветствую всех, друзья! До генеральной репетиции осталось меньше двух недель, но ваша поддержка понадобится нам уже сейчас. Прошу любить и жаловать — «Тартюф»! Пусть неустаревающая комедия Мольера сгонит меланхолию с ваших сердец!

Миссис Гиббонс удаляется, и ей на смену выходят Эмма Линдс из параллельного класса, играющая госпожу Пернель, и Сэйди-Эльмира. Я переглядываюсь с Финчем и вижу, как он улыбается. Впрочем, когда я вообще видела его грустным? А при появлении на сцене Рори Киллиан шепчет мне на ухо:

— Похоже, Абрамсон в своей стихии. Не знал, что он так хорошо играет.

«Я тоже», — хочется мне сказать, но прикусываю язык.

Сценический образ Абрамсона так далек от того, каким я знаю его в жизни, что хочется уронить челюсть. Без стеснения и неловких ужимок он полностью растворяется в отыгрываемом персонаже, и я с трудом узнаю в нем настоящего Рори. Текст он знает превосходно, как будто готовился загодя или всегда только и мечтал, что исполнить роль Оргона. Всегда молчаливый, сидящий в тени, Родерик вдруг вылупляется из кокона и распахивает во всю ширь крылья таланта. От его иронического рефрена «А как Тартюф?» хочется в голос рассмеяться.

Не знаю, как он это делает и кому успел продать душу, но он точно спасет постановку от провала. Честер и близко не мог похвастать такой харизмой, так что для Рори случившееся сыграло на руку и подарило шанс проявить себя. Что, ко всему прочему, наводит на щекочущие под ложечкой подозрения…

Йонас же в сравнении с Абрамсоном еще откровенно плавает и забывает реплики. Сэйди, чья голова торчит из-за кулисы,