Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

части промышленных рабочих, прежде всего в Петрограде, влиял на позицию многих социалистов, прежде всего на меньшевиков, которые не считали для себя возможным активно бороться с «пролетариатом» даже в том случае, если класс «ошибался».

Слово демократия, которое часто использовалось в дискуссиях о прекращении гражданской войны, также испытало воздействие «языка класса»: как правило, оно обозначало не политический строй, а социальные группы («трудовая демократия») либо общественные и политические организации, прежде всего социалистов разного толка. Начавшаяся гражданская война воспринималась многими социалистами как особенно трагический конфликт именно потому, что она была борьбой внутри «демократии». Иногда противостояние описывалось и как раскол «рабочего класса». Требование восстановления единства «демократии» звучало очень часто, и если для одних оно было тактическим ходом, то для других — важнейшей мировоззренческой установкой.

Такое понимание демократии не оставляло возможности для политического участия «буржуазии», что затрудняло и создание правительственных коалиций, и организацию единого антибольшевистского фронта: многие умеренные социалисты с опаской и неохотно вступали в блоки с «буржуазией». Исключение составляли правые социалисты — сторонники Г. В. Плеханова из группы «Единство», эсеры и меньшевики, сплотившиеся вокруг газет «Воля народа» и «День», народные социалисты. Они давно и последовательно выступали за коалицию с «буржуазией» и были непримиримыми противниками соглашения с большевиками. Однако эти группы, включавшие известных и влиятельных интеллектуалов, не обладали массовой поддержкой.

Вопрос об отношении к «буржуазии» был связан и с еще одной важной темой дискуссий о гражданской войне: на них влияли споры о третьей силе, о «контрреволюции», о «корниловцах» и «калединцах», которые окажутся в выигрыше от борьбы внутри «демократии». Эта опасность была, по-видимому, преувеличена; в это время «третья сила» в общегосударственном масштабе была еще плохо организована. Тем не менее декларируемые страхи отражали определенные настроения. Во всяком случае, ненависть к Керенскому и «керенщине» была столь велика, что даже некоторые противники большевиков не видели большой разницы между главой Временного правительства и Корниловым; это влияло на действия ключевых политических акторов.

Страх перед «третьей силой» порой заставлял представителей «демократии» искать соглашения. Эта сильная эмоция влияла и на политическую аргументацию. Подразумевалось, что гражданская война внутри «демократии» ослабляет шансы социалистов на победу в весьма вероятной гражданской войне с «контрреволюцией». Большевики порой также использовали этот аргумент (его озвучивали Каменев и его сторонники), но чем дальше, тем сильнее звучала другая тема: ведущаяся война и есть война с «контрреволюцией» и «буржуазией», пособниками которой считались умеренные социалисты.

Начиная с корниловского выступления в конце августа 1917 года и до Чрезвычайного крестьянского съезда в середине ноября 1917 года дискуссии велись о средствах сохранения внутреннего мира и формирования однородного социалистического правительства. После начала вооруженного восстания в Петрограде речь уже шла не о предотвращении гражданской войны с помощью того или иного политического соглашения, а о ее прекращении. Само по себе это является очень важным индикатором изменения как политической ситуации, так и ее восприятия.

Авторы современного исследования показали, что различные политические и социальные силы в 1917 году стремились к сохранению гражданского мира, «шли на переговоры и сотрудничество»[1686]. Анализ языка подобных переговоров осенью 1917 года доказывает, что язык этот не способствовал нахождению компромисса, и это само по себе затрудняло достижение соглашения.

В разные моменты различные политические силы выступали либо за широкое соглашение максимального числа участников, представлявших, как нередко считалось, разные социальные группы, или, наоборот, за изоляцию тех партий и классов, а также отдельных политиков (Керенский, Ленин, Троцкий), на которых возлагалась ответственность за возникновение гражданской войны. Аргументом в пользу обоих вариантов, как правило, выступала опасность углубления войны уже начавшейся.

Прекращение боевых действий в Петрограде, под Петроградом и в Москве не привело к тому, что противоборствующие политические силы перестали использовать словосочетание гражданская война для описания текущей ситуации. В это время тема внутреннего конфликта переплеталась с темами террора и репрессий, особенно по отношению к оппозиционной печати. Противники большевиков заявляли, что те намеренно поддерживают состояние гражданской войны, чтобы удержать власть, в том числе с помощью террора; это признавали и некоторые большевики. В то же время Ленин, Троцкий и их соратники утверждали, что в условиях продолжающейся гражданской войны они не могут отказаться от репрессий и террора. Противников объединяла уверенность в том, что гражданская война не завершилась, но приняла лишь новую форму.

Глава 7

Понятие гражданская война в военных конфликтах осени 1917—весны 1918 года

К. А. Тарасов, Д. И. Иванов, Р. А. Шумяков

1. «Русская Вандея»: гражданская война на Дону

18 ноября «Новая жизнь» успокоительно писала: «Гражданская война, видимо, закончилась на всем пространстве страны…»[1687] К этому времени в одних регионах власть перешла от органов Временного правительства к Советам, в других — к иным формам самоорганизации. Кажущееся успокоение оказалось непродолжительным, оптимизм газеты интернационалистов был преждевременным. В тот же день, 18 ноября, стало известно о начале похода советского отряда против Ставки, а вскоре начались боевые действия войск Совета народных комиссаров против Области Войска Донского. Это был первый случай организации широкомасштабной военной операции, связанной с попытками большевистского правительства установить контроль над всей территорией страны. Затем возникли новые фронты внутреннего конфликта.

Еще до Октябрьского переворота казачество, в особенности казачество Юга России, вызывало особую тревогу у социалистов. Важную роль в этом играл и образ казака, до революции служившего символом «реакции», «царской нагайки», а впоследствии сохранявшего ореол силы «порядка» из-за применения казачьих сотен для поддержки полиции. Неудивительно, что казачество стойко ассоциировалось с «контрреволюцией» (в положительном или отрицательном ключе)[1688]. Атаман Донского казачьего войска А. М. Каледин стал живым воплощением «врага революции», поскольку призвал распустить Советы и комитеты на Государственном совещании в августе 1917 года. За этим вскоре последовали обвинение в участии в корниловском выступлении и отказ Войскового круга подчиниться приказу Временного правительства об отправке генерала в Ставку для расследования его действий[1689]. После корниловского выступления «генеральско-казачья Вандея» в политическом воображении не одних только радикальных социалистов локализовалась на Дону[1690].

Накануне Октября особую тревогу вызывали события в Донецком бассейне. В конце сентября в затяжной конфликт шахтеров и шахтовладельцев включилось Войсковое правительство Донской области, отправившее казачьи части в угледобывающие районы для «водворения порядка»[1691]. В регионе начались забастовки, а казаки инициировали роспуск Красной гвардии и Макеевского Совета[1692]. Ситуацию схожим образом оценивали и те социалисты, которые сохраняли разногласия по другим вопросам. Интернационалист Ю. О. Мартов и революционный оборонец М. И. Либер — представители противостоящих друг другу фракций меньшевиков — высказывались против использования казаков в конфликте, ибо это только провоцировало новые забастовки