Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Но утро прошло тихо. Поднять бы авиацию, тогда было бы всё ясно. Но снег валит так, что и в двух шагах ничего не видно.

Русские танки смяли, раздавили нашу оборону. Все понимали, что надо защищаться, и если не устоять, то русские выгонят из тёплых блиндажей и погонят по голой степи. Мороз будет пожинать обильную жатву.

Русские оказались сильней. Дорога отступления покрыта снежными бугорками, из которых торчат руки или ноги, или синее остекленевшее лица. Сколько счастливчиков доберется до своих?

В ожидании прорыва

Когда окружили, ни Вилли, ни взвод не знали об этом. Никто не сообщил, не посчитали нужным.

Все очень удивились, когда загремело с запада. Там тылы, и оттуда греметь не должно. Долго прислушивались, но слух не обманывал, переглядывались, словно другие знали ответ на непонятные звуки, но никто не знал больше остальных. Сначала со страхом подумали, а потом всем объяснили, что армия окружена. Никто не испугался, нет. Даже посмеялись:

– Ха-ха, окружили.

Единственное, что огорчило, что остались без отпусков. И когда всё вернётся на круги своя, могли только гадать. Но решили, что это ненадолго. Никто не представлял себе, насколько это затянется. Русские и окружение – это смешно.

Одно было неясно: прорываться придётся самим или помогут извне.

Но как говорится, не Вилли это решать, его задача – исполнять. Все подумали о прорыве. Солдатское радио работает быстро и не хуже любого другого. Во всех штабах с самого верха до низу только и разговоров о прорыве.

В создавшихся условиях командующий 6‑й армией Паулюс решил идти на прорыв окружения в юго-западном направлении и вывести армию за Дон, на что запросил разрешения у верховного командования.

Отход должен был начаться в ночь на 26 ноября. Мощный танковый клин, усиленный моторизованными частями, должен был проложить войскам дорогу.

Командующий группой армий «Б» генерал-полковник Вейхс согласился с этим предложением и определил рубеж – реку Чир, где должна была закрепиться армия Паулюса после выхода из окружения. Тем более поступило негласное распоряжение готовиться к прорыву. Никто этого не приказывал, но все понимали, что надо уходить.

Зима шутить не любит. Зима… Это страшное чудовище заморозит всех насмерть. Хватит этого кушанья, наелись под Москвой. Сколько осталось лежать там, в заснеженных полях, теперь уже не знает никто.

Отходим, оставить только самое нужное, ненужное сжечь. И всё заснеженное пространство, видимое и невидимое, покрылось кострами.

Вокруг них суетились, казалось, обезумевшие люди. Туда летело все, что было не нужно и нужно, но нельзя взять с собой. Подарки для родных первыми упали туда и вспыхнули разноцветным пламенем. Все эти туфли, тарелки, чайники, сервизы, меха, постельное белье – все, всё в костёр. Сколько же мы набрали в России. Думали, мечтали, как порадуются родные – и вот итог.

Вилли подумал, что не привезёт подарок матери и тётя Марта не лопнет от зависти. Не страшно, если родные не увидят наших подарков, главное, что мы вернёмся живыми и будем рассказывать смешные истории про наше пребывание в Сталинграде. У всех на устах отпуск и Рождество.

Теперь трудно сказать, кто первый сказал про прорыв, но, впрочем, это не важно. Один вопрос волновал всех: «Когда выступаем?»

Все ждали команды, готовые каждую минуту подскочить и бежать, идти или ползти из этого всем осточертевшего города, хотя и понимали – отступать по степи не тяжело, а тяжко. Танкисты домчатся, а пехоте идти, утопая в снегу, выбиваясь из последних сил, когда мороз и ветер пробирает до костей. Но лучше идти, чем стоять на месте и ждать, когда ударят настоящие морозы. А потом ударят русские. Они любят повоевать в морозы. Только и ждут зимы.

Все мечтали о том, когда соединятся и что будут делать, если сразу не уедут в отпуск.

Когда лейтенант ушёл в штаб, все были в радостном ожидании. Он вернётся и принесёт хорошую новость:

– Мы наступаем. Мы прорываемся.

Все веселились, словно каждый уже представлен к Железному кресту и его ждёт отпуск на южном побережье Франции. И каждый про себя решил: лучше в снегу вязнуть и идти назад, чем здесь сидеть и ждать, когда тебе помогут. Нет ничего хуже – сидеть и ждать, потому что вопрос, когда это произойдёт, на войне не всегда имеет точный ответ.

Лейтенант долго не возвращался. Конечно, надо обговорить все, посчитать, что мы можем взять с собой, а что нет, сколько у нас бензина и на чьи машины не хватит. Остальные придётся сжечь. Пусть лучше сгорят, чем достанутся русским, когда уйдём отсюда.

Настроение боевое. Все уверены – прорвёмся. Кто сможет нас остановить? Русские? Смешно. Когда и где они нас останавливали?

Всё, завтра наступаем. Значит, многие на Рождество окажутся дома. Каждый во взводе думает, кто уедет в отпуск первым. Кому повезёт?

Когда лейтенант вернулся из штаба, Вилли, посмотрев на него, подумал, что тот проглотил ежа и он застрял у него в горле.

Он долго глотал слюну, стоя перед всеми ждавшими, что он скажет. Наконец, опустив голову, словно ему было стыдно смотреть нам в глаза, прохрипел:

– Приказ из Берлина. Мы остаёмся в окружении.

Почему какой-нибудь шальной снаряд не прилетел и не отправил всех сразу на тот свет? Чего ждали, на что надеялись? Но снаряд не прилетел.

Лейтенант повторил:

– Приказ Гитлера, мы остаёмся.

Не поднимая головы, ушел в конуру, словно ему было стыдно за такой приказ, а все остались стоять.

Воздух вдруг пропитался горем, нашим горем. Хельмут заплакал. Вилли, хоть и чувствовал себя не лучше, гладил его по спине, надеясь успокоить, но это не помогло. Хельмут, закрыв лицо ладонями, разрыдался, и от этого всем стало ещё хуже.

И вдруг в конуре раздался выстрел. Все замерли, ожидая, что выйдет лейтенант и скажет, что произошло. Бывает, возьмёшь в руки пистолет, а он нечаянно стреляет.

Но из конуры никто не вышел. Все ждали. Ожидание томило. Наконец, не выдержав, все бросились к двери, мешая друг другу, её всё-таки открыли.

Он лежал на кровати, с маленькой дырочкой на виске с одной стороны и кровавой дырищей с другой. Правая рука свесилась, под ней лежал пистолет.

Хельмут зло пошутил:

– Он оставил своих вшей и клопов сиротами.

Кто-то скривил в улыбке рот, но Вилли не мог. Он не любил лейтенанта, но он такой же, как они. Как они.

Сглотнул слюну и вошел. Надо вынести его отсюда, иначе он скоро будет вонять, да и находиться с