Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

повествования, так говорил об этом на 13-й партийной конференции РКП(б) в январе 1924 года: «Должен сказать вам, товарищи, что за наши взгляды, особенно в германском вопросе, ответственность несет весь Центральный Комитет Российской Коммунистической Партии, и превыше всего Политбюро. Этот вопрос затрагивает Россию очень сильно... Представители Центрального Комитета в Коминтерне должны были обсуждать вопросы германской революции во всех деталях на Политбюро» 25.

Но даже после того как в июле Зиновьев все-таки решил, что массовые демонстрации, которые могут вылиться в восстание, необходимы, ничего не произошло. Радек продолжал инструктировать немецких товарищей, что им надо действовать совместно с социал-демократами и обойтись без массовых уличных протестов. «Президиум Коминтерна советует вам не участвовать в уличных демонстрациях 29 июля (на этот день левые силы Германии намечали проведение единого антифашистского дня. — И. Т.), — говорилось в телеграмме Радека германским коммунистам. — Мы опасаемся западни» 26. Радека в этом вопросе поддержал Сталин 27, который уже тогда рассматривал Коминтерн и зарубежные компартии как мощное оружие в руках Советского государства, а не средство для продвижения мировой революции. Собственно говоря, Радек пытался действовать в соответствии с решениями 3-го и 4-го конгрессов Коминтерна, наметивших создание рабочего правительства в Германии на основе широкого участия левых сил. Один из лидеров правых в КПГ Брандлер объяснял задачу партии так, чтобы «социал-демократические лидеры под нажимом масс прекратили быть левым крылом буржуазии и стали правым крылом рабочих» 28. Чуть раньше, после 2-го Конгресса Коминтерна в 1920 году, КПГ уже удалось расколоть партию независимых социал-демократов и присоединить к себе большую ее часть 29. Именно тогда КПГ из малозначительной политической секты превратилась в серьезную партию. Теперь коммунисты хотели проделать тот же фокус и с основной партией социал-демократов. Более того, в июле, на заседании исполкома Коминтерна Радек, уже по собственной инициативе, призвал расширить политическую базу будущего рабочего правительства Германии и включить в него мелкобуржуазных националистов, что фактически открывало дорогу для союза с нацистами, поскольку их главной социальной опорой являлась именно эта часть населения. В позиции Радека не было ничего странного. Там, где недалекий Зиновьев видел лишь сомнительные перспективы мировой революции, лучше информированный Радек пытался найти платформу для стабилизации положения в Германии, ставшей после Рапалло единственной дружественной большевикам державой на Западе. Все это вносило сумятицу в ряды немецких коммунистов и способствовало брожению внутри партии.

В августе, когда забастовочное и протестное движение охватило всю страну и правительство Куно вынуждено было уйти в отставку, большевики, наконец, сообразили, что в Германии, согласно теории Ленина, сложилась революционная ситуация. Опять последовали обсуждения и согласования в политбюро РКП(б) и руководстве Коминтерна. Тем временем в Германии появилось новое правительство. На этот раз во главе с председателем Немецкой Народной партии Густавом Штреземаном. И одним из первых шагов нового канцлера стало приглашение социал-демократов на ключевые посты в правительстве. В новый кабинет вошли, наряду с представителями Партии Центра и Демократической партии, четыре социал-демократа. Этим Штреземан решал задачу, как он сам говорил, «отделения умеренного, конституционного крыла социал-демократов от радикалов» 30. О решительности намерений нового канцлера говорил тот факт, что он хотел, чтобы военным министром в его кабинете был человек, подобный Носке, который подавил восстание спартаковцев в январе 1919 года 31. В итоге во главе министерства остался занимавший этот пост и в предыдущем правительстве Гесслер, в решимости которого также не было сомнений. С приходом нового правительства, получившего название «большой коалиции», дела коммунистов покатились под гору. Их популярность, бывшая на пике в июльские дни массовых протестов, поползла вниз. Членство в партии сократилось с 294 230 человек в сентябре 1923 года до 121 394 в апреле следующего 32. Были еще волнения в Тюрингии и Саксонии, где коммунисты даже вошли в местные земельные правительства, было октябрьское восстание в Гамбурге. Троцкий еще надеялся на очередную ноябрьскую революцию, желая приурочить ее к годовщине большевистского переворота, но все это оказалось лишь судорогами так и не состоявшейся новой германской революции.

Немецкие коммунисты оказались в сложном положении еще в 1922 году, после советско-германского сближения в Рапалло. Они очутились между трудно совместимыми интересами — Советского государства и мирового коммунистического движения. Собственно говоря, Радек и Зиновьев как раз и выражали эти различные интересы. (Радек, кстати, до Рапалло придерживался тех же взглядов, что и Зиновьев, и сам неоднократно подталкивал немецких товарищей к активным действиям.) Для большевиков в середине 20-х годов настали тяжелые времена. Они оказались без своего вождя. Ленин сначала серьезно болел и отошел от дел, а затем его просто не стало. Вождь и сам часто ошибался в отношении Германии, но, надо отдать ему должное, имел смелость хотя бы косвенно признавать свои промахи и обычно старался их исправить. Его менее одаренные соратники, которые еще при живом вожде развернули борьбу за власть, ошибались гораздо чаще, и уж точно никогда не признавались в этом, опасаясь слететь с политического олимпа. В результате каждый продолжал гнуть свою линию, а человека, способного найти компромисс и всех примирить, уже не было. Можно сказать, что в Советской России в это время правая рука часто не знала, что делала левая. Иногда доходило до курьезов. В Москве, например, могли наградить орденом Красного Знамени коммуниста Макса Гёльца, грабителя и насильника, уехавшего в СССР после отбытия наказания в Германии, что, естественно, вызвало у немцев негодование 33. Впрочем, этот конкретный случай произошел уже после Локарно, когда в России перестали говорить о «духе Рапалло».

Вообще, получилось так, что период наибольшего сближения между Советским Союзом и Веймарской республикой пришелся как раз на время ожидания скорой пролетарской революции в Германии. Это, конечно, создавало огромные трудности как для людей, отвечавших за внешнюю политику Советского государства, так и для немецких коммунистов. Действительно, трудно было совместить официальные заверения Чичерина о «неуклонном стремлении к дальнейшему развитию установившихся с Германией дружественных отношений в соответствии с договорами», содержавшиеся в ноте наркома от 23 июля 1923 года 34, с письмом Зиновьева немецким коммунистам, отправленном спустя всего три недели, 15 августа. В нем говорилось: «Кризис приближается! Решающие события неизбежны!.. КПГ должна молниеносно настроиться на грядущий революционный кризис... Ставка очень высока. Момент, когда все решает смелость, становится все ближе» 35. Советский посол (полпред) в Германии Н.Н. Крестинский ходил на официальные встречи и приемы, где уверял немцев в неизменной дружбе Советского Союза и требовал от немецкой стороны того же, а одновременно, как и Иоффе во времена своего посольства, помогал готовить вооруженное