Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

войной вы довели страну до голодной смерти?»[2157] «За прекращение гражданской войны, За всеобщий мир» — такие лозунги прозвучали в адресованной безработным листовке Собрания уполномоченных Петрограда[2158].

В возможность расстрела оппозиционных выступлений 1 мая не верили и некоторые активисты Собрания, однако кровавый инцидент произошел 9 мая в Колпино, пригороде Петрограда, где в результате стрельбы по рабочим, собравшимся перед местным Советом в знак протеста против продовольственной политики и безработицы, погиб один рабочий и было ранено еще несколько человек, включая красноармейцев[2159]. Руководство Собрания провело расследование «колпинского преступления» и опубликовало резолюцию, в которой «голод» назывался «неизбежным следствием поднятой большевистской властью гражданской войны и анархии»[2160]. Радикализм формулировок все нарастал; в резолюции о продовольственной политике, принятой 15 мая, большевистская власть обвинялась в том, что она «затопила страну кровью гражданской войны», а в воззвании 5 июня ей вменялось желание «зажечь новую кровавую гражданскую войну — это одно она знает и умеет!»[2161]. Пик интенсивности подобных претензий к большевикам пришелся на конец мая — июнь 1918 года, когда Собрание организовало трудовые протесты под политическими лозунгами во многих крупных городах[2162].

Поводом для новых обвинений большевиков в ведении гражданской войны стали участившиеся к концу мая аресты. Заключенные по делу о созыве беспартийной рабочей конференции обратились к своим единомышленникам: «Нашим [рабочим] именем ведется братоубийственная гражданская война…»[2163] Основной элемент аргументации активистов Собрания сводился к противопоставлению рабочих и большевиков (как правило, без упоминания союзников этой партии). В конце июня декларация рабочих депутатов Петросовета (фракции меньшевиков, эсеров и беспартийных) осуждала большевиков:

Ее [власти] политика — политика гражданской войны, политика удушения громадной страны голодом, политика террора против рабочих и крестьян, политика предательства страны иноземному завоевателю и низкого заискивания пред ним[2164].

«Советская власть ведет открытую, непримиримую, ни с чем не считающуюся гражданскую войну с рабочим классом», — гласила передовая статья печатного органа меньшевиков 18 июня[2165]. Через несколько дней последовали масштабные репрессии против социалистической прессы. Архангельскую газету меньшевиков закрыли 21 июня — в тот день, когда она обвинила большевиков в том, что «пролетариат получил солому, гражданскую войну и тюрьмы»[2166]. В последнем выпуске эсеровского «Дела народа», также закрытого в конце июня, крупным шрифтом были напечатаны призывы: «Петроградские пролетарии! Помните, что каждый голос, поданный за большевиков, означает дальнейшую гражданскую войну. Долой гражданскую войну! Долой ее вдохновителей» (лозунги были выделены жирным шрифтом)[2167]. В условиях начала полномасштабных военных действий на Волге это могло звучать и как прямой призыв поддержать противников большевиков в гражданской войне.

Ответ большевиков представлял собой комбинацию все возрастающих репрессий и политической мобилизации своих сторонников. Одним из инструментов убеждения были спекуляции на страхе перед гражданской войной; такая аргументация встречается в различных источниках. Президиум Моссовета 3 апреля в своем обращении стращал: «Знайте, что восстановление Учредительного Собрания — это возобновление самой кровопролитной гражданской войны»[2168]. В одном из «наказов», принятых от лица рабочих и работниц Кронштадтского порта 18 мая, выражалось «глубокое убеждение», что «в случае откапывания этого покойника февральской революции [Учредительного Собрания], возникнет кровопролитнейшая гражданская война…»[2169]. Вскоре после чехословацкого мятежа, 13 июня, Московский комитет РКП(б) объяснял исключение меньшевиков и эсеров из Советов в том числе и указанием на их лицемерие: «Бороться зовут они. И говорят: долой гражданскую войну. За что бороться? — За Учредительное собрание. Лицемеры. Разве это не будет самой злейшей, самой кровопролитной гражданской войной?»[2170] Большевики взяли на вооружение страх перед гражданской войной, который использовался против них.

В обзоре печати «Петроградской правды» цитировался фрагмент из газеты кадетской ориентации, в которой передавалось содержание речи меньшевика-оборонца К. А. Гвоздева, последнего министра труда Временного правительства: «Разве, — спрашивает г. Гвоздев, — дело только в национализации банков и рабочем контроле? А гражданская война, а все безобразия не отражаются разве на промышленности? Ведь нас загоняют в социализм!»[2171] Авторами обзора подразумевалось, что не только цитата сама по себе, но и ее публикация в газете кадетской ориентации дискредитировали меньшевиков. По словам же публициста «Петроградской правды», «громкие слова против „гражданской войны“, в защиту „всех свобод“ эти господа произносят лишь тогда, когда бьют контрреволюционеров»[2172]. Наряду с эксплуатацией страхов перед гражданской войной большевики обвиняли своих противников в лицемерном отношении к политическому конфликту.

Вместе с тем прием легитимации гражданской войны как оппозиции гражданскому миру по-прежнему применялся большевиками. В день празднования 1 Мая передовица «Петроградской правды» декларировала, что «стоящие на почве гражданского мира» партии «органически неспособны принять участие в празднике, лозунгом которого является гражданская война»[2173].

Иной распространенный аргумент большевистской пропаганды — представление своего участия в гражданской войне как оборонительного действия. В обращении ВЦИК к рабочим и крестьянам накануне 1 Мая говорилось о необходимости «довести до конца гражданскую войну внутри страны, поднятую против Советской власти имущими классами…»[2174].

Организационно Собрание уполномоченных не пережило лета 1918 года, хотя в июле от его имени была напечатана листовка, адресованная рабочим Петрограда с призывом не «идти в хлебные дружины», который завершался словами: «Боритесь за восстановление народной власти, за прекращение гражданской войны, за единство революционного фронта!»[2175]

Протест против продовольственной политики большевиков содержался и в других изданиях рабочих собраний: «Реквизиционные отряды внесут в деревню все ужасы гражданской войны, и сознательный пролетариат с негодованием отвергнет подачку насильников и братоубийц», — заявляло Собрание уполномоченных Коломенских заводов в начале июня, подразумевая под «подачками» насильственно изъятое продовольствие[2176].

Как будет продемонстрировано далее, деятельность оппозиционных социалистов и рабочих протекала в атмосфере взаимных обвинений в инициировании «гражданской войны в деревне».

Обостряющийся с «февральского» периода революции продовольственный вопрос, тесно переплетенный с вопросами о «земле» и «власти», играл важную роль в тактиках политической мобилизации различных политических сил[2177]. К весне 1918 года проблема снабжения находившихся под властью большевиков городов крайне политизировалась[2178]. Тогда же начались «антисоветские» выступления крестьян[2179]. Дискурс антагонизма города и деревни не был присущ лишь радикальным социалистам, но именно в идеологических представлениях руководства большевиков «продовольственная политика была тесно увязана с социально-политическими задачами борьбы с капитализмом, основной базой которого теперь были признаны зажиточные крестьяне»[2180].

Подобные оценки исследователя подтверждаются свидетельствами современников. Проживавший на Валдае правый публицист М. О. Меньшиков, осуждавший политику большевиков, в дневниковой записи прогнозировал, что в случае «реквизиций» хлеба «гражданская война неминуема до глубин деревни»[2181].

9, 13 мая и 11 июня 1918 года были декретированы государственная монополия на хлеб, продовольственная диктатура и введение комитетов бедноты. Некоторые историки связывают эти решения с провозглашением «классовой войны» в деревне[2182].