Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

– Двоюродный брат, – рассказывала Зина, – не может вспомнить, когда был на Красной площади! Едва ли не школьником последний раз. «А что, – говорит, – я там потерял?» Мне обязательно в каждый приезд надо. Ведь красота! Сила! Мощь! Быть в Москве и не походить по брусчатке Красной площади…

С Красной площади направлялась в Александровский сад. Летним утром он встречал запахом свежескошенной травы, идеальный газон круто забирал к зубчатой кремлёвской стене. Зина покупала эскимо, садилась на скамью в густой тени вековых дерев. Стоит ли говорить, что московское эскимо для неё было самым вкусным. Не торопясь, съедала лакомство, а потом шла в сторону Москвы-реки. На Большом каменном мосту её встречал продувной московский ветер, летевший над водной гладью. Подставляла лицо воздушному потоку, радуясь встрече с навсегда любимым великим городом.

С Петром познакомилась в Александровском саду. В Москве в тот июнь стояла жара, и хотя было ещё утро, солнце горячим диском висело в уставшем от зноя небе. Зина купила эскимо, села на скамью. В саду веяло прохладой от щедро политых газонов, за спиной высился зелёный холм, венчающая его кремлёвская стена вставала надёжной преградой от всепроникающих солнечных лучей. Зина развернула упаковку эскимо, откусила кусочек холодной сладости и услышала над собой:

– Вы, что ли, Маша-растеряша?

Зина подняла голову, рядом со скамьёй стоял мужчина с бумажным квадратиком в руке.

– Ой! – воскликнула Зина. – Это моё!

Бумага, что держал незнакомец, была пропуском в праздник. Полчаса назад нежданно-негаданно купила в театральной кассе в переходе два билета. Сумасшедше повезло. Театр Моссовета, спектакль «Странная миссис Сэвидж» с великой Верой Марецкой. Зина поначалу ушам своим не поверила, услышав от продавца: «Есть на сегодня, будете брать?» Как же не брать, конечно, брать! Такая удача, и чуть не потеряла билеты. Выронила, когда доставала носовой платок из сумочки.

– Спасибо, – сказала Зина. – Спасибо. Вы представить не можете, как выручили меня. Сходила бы на Марецкую, называется. Сколько раз пыталась, но так и не смогла на неё попасть…

– Значит, вы всё же Маша? – уточняюще спросил незнакомец.

– Растеряша – да, – в тон ему ответила Зина, принимая игру, – но не Маша.

– Коль не Маша, то кто? – приложил руку к сердцу незнакомец. – Великодушно простите моё любопытство, чужие тайны уважаю, если ваши паспортные данные секрет, останетесь для меня просто незнакомкой-растеряшей.

– Никакого секрета и тайн, – по-девчоночьи прыснула Зина и представилась: – Растеряша Зина.

– А я Петя, – мужчина протянул широкую ладонь, дабы подтвердить акт знакомства рукопожатием.

На вид было ему под пятьдесят. Густые чёрные волосы, тронутые сединой, синие глаза, тонкие губы, строевая выправка. Как оказалось – благоприобретённая – полковник. И тоже пребывал в качестве отпускника, посему никаких портупей и погон. Свободные брюки цвета кофе с молоком, белая рубаха с коротким рукавом, загорелое лицо и руки… Вскоре Зина узнала, догуливал последние дни отпуска, недавно вернулся с Черноморского побережья. Они вместе направились к Большому каменному мосту, прошлись по Берсеневской набережной, а вечером пошли в театр смотреть «Странную миссис Сэвидж» с Верой Марецкой. Через неделю Пётр сделал предложение.

Об этой встрече рассказала Зина подруге Лене в первый день, как вернулась в Омск. В обеденный перерыв пошли в столовую, Зина по дороге поведала о Петре. Он был вдовцом, жил в однокомнатной квартире в Сокольниках.

– Не москвич, – говорила Зина, – но давно в Москве, какие-то её уголки лучше меня знает.

Через месяц Лена провожала подругу. Радовалась за неё, наконец-то обрела женское счастье, пусть в предпенсионном возрасте обрела мужское плечо, мужскую поддержку, но заслуживала. А ещё возвращалась в любимую Москву. Радость смешивалась с грустью – без малого пятнадцать лет вместе, и вот настало время расставания.

Приезжая в Москву в командировку, несколько раз пересекалась с Зиной. Ходили в театр, в Третьяковскую галерею. Зина приглашала к себе домой, но не получилось посмотреть, как обустроилась на новом месте подруга, не удалось познакомиться с Петром. Командировки короткие, опять же – как не пробежаться по богатым московским магазинам.

Зина работала в очень удобном месте – на Красной площади.

В Москве идти на завод по специальности не захотела.

– Хватит с меня производства.

Устроилась в камеру хранения, что располагалась в здании Исторического музея. Мимо шесть дней в неделю двигалась очередь в Мавзолей Ленина, с сумками вход был строго запрещён, надлежало сдавать в камеру хранения. Зина их принимала-выдавала.

– Захочешь в Мавзолей, – предлагала Лене, – поспособствую, в очереди полдня стоять не будешь.

Очередь в любой день, хоть в будний, хоть в воскресный, выстраивалась многокилометровая и многочасовая. Даже если ты подгадывал к открытию метро, спозаранку приезжал к Александровскому саду, всё равно мог простоять полдня, тем более, если спал утром долго, хвост очереди мог быть у Манежа. Однажды Лена воспользовалась предложением подруги. Приехала в командировку с группой заводчан. Многие в Мавзолее ни разу не были, Лена созвонилась с Зиной, та сказала, чтобы подошли к оцеплению в такое-то время. В нужный час вышла к землякам-омичам, сказала что-то милиционеру, тот без слов пропустил. Конечно, не прямо в Мавзолей провела сибиряков, внедрила в очередь напротив камеры-хранения, но если и стояли – с полчаса, не больше. Для Мавзолея это невообразимо быстро. Быстрее только официальные делегации иностранцев попадали в святое для Советского Союза место.

Это случилось после московской Олимпиады, которая громко отшумела в 1980 году. К событию вселенского масштаба в Советском Союзе тщательно готовились в течение нескольких лет, газеты об этом, не уставая, писали, радио несмолкаемо говорило, телевидение постоянно показывало. Зина усиленно приглашала Лену в Москву на Олимпийские игры.

– Бери отпуск и приезжай, – убеждала, – билеты на соревнования достану! Ты любишь гимнастику – будет тебе гимнастика. Раз в жизни такое бывает! Увидишь, как Москва преобразилась! Столько понастроили, отреставрировали!

Лена хотела съездить хотя бы на неделю, подругу проведать, года полтора не виделись, Олимпиаду посмотреть, но не сложилось. Редко писали письма друг другу, зато постоянно обменивались открытками к праздникам. День рождения у Зины в октябре, в тот олимпийский год Лена, как обычно, отправила подруге открытку, в конце поздравительного текста просила передать поклон мужу. Через десять дней пришёл ответ тоже на открытке, на лицевой стороне которой красовался символ московской Олимпиады – олимпийский мишка, на обороте Зина в одном предложении благодарила подругу за поздравление, а во втором коротко сообщала: «Петю похоронила 15 сентября».

Он был из-под Ивано-Франковска. На фронт призвали в сорок первом. Направили на краткосрочные курсы артиллеристов, затем – на передовую. С того времени связал жизнь с армией. После войны окончил сначала командное училище, потом военную академию. Помотался по Союзу, затем осел в Москве. Все родственники жили на Украине, из самых близких – мать и родной брат. В одну из их встреч в Москве Зина весело рассказывала Лене про свекровь, та два раза приезжала при ней в Москву. Милая деревенская старушка, как спускаться или подниматься на эскалаторе, страшно паниковала. На эскалаторе ехала, обеими руками вцепившись в подвижный поручень, с замиранием сердца ожидала переходного момента, когда предстояло ступить на неподвижную поверхность. Смешно прыгала при этом, и надо было подстраховывать, дабы не упала. Характер имела мягкий, при этом категорически запрещала сыну приезжать в родное село. В этом была тверда: не надо приезжать!

Пётр отправился на родину, когда мать заболела, ноги, выработав эксплуатационный ресурс, стали непослушными, только и хватало по двору ходить.

Брат Николай был на четыре года младше Петра, жил крепко. На месте родительской мазанки, крытой камышом, из которой ушёл в свою жизнь Пётр, стояло добротное кирпичное строение. Брат встретил на высоком крыльце, завёл Петра в просторную боковую комнату:

– Располагайся.

На стене висел портрет Степана Бандеры. Обыденно, будто на фото родственник или близкий человек. Короткая стрижка, залысины, лёгкий поворот головы, взгляд в сторону от объектива.

– Убери! – посерел лицом Пётр. – Ты бы ещё портрет Гитлера повесил!

– Адольф Алоизович у меня тоже есть! – криво усмехнулся Николай. – Повесить?

– Убери! – повторил Пётр, кулаки невольно сжались. – Убери! Николай бережно снял портрет, унёс.

Всё произошло за ужином.

– Ты продался коммунякам-москалям за офицерскую пайку! – бросал Николай Петру в лицо. – И сам коммунякой стал! Ладно, война, но ты по сей день им верной собакой