Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

советская власть отойдет в область тяжелых воспоминаний». Автору представлялось смешным рассматривать «Троцкого в роли вдохновителя возрожденной России», так как «армия, воспитанная на гражданской войне, уже политически развращена…»[2247].

На VIII Совете партии эсеров, состоявшемся в мае, были оглашены тезисы Е. М. Тимофеева, в которых звучало утверждение, что «гражданская война ведется с неослабевающей энергией при помощи наемной красной армии…»[2248]. Такие оценки служили дополнительным аргументом для радикализации борьбы с большевиками и перехода к вооруженной борьбе с ними.

Для военного строительства антибольшевистских правительств вопрос о статусе офицеров их вооруженных формирований также был очень важен. Характерна статья офицера С. А. Думбадзе, опубликованная в омской газете «Сибирская речь», выражавшей позицию правого крыла кадетов. Автор начал с обсуждения «умного хода» большевиков по привлечению офицеров: «Гражданская война начала свирепствовать по всей стране — советская власть начала терять почву и местами погибла <…> и чтобы остановить этот развал, большевики совершенно правильно решили создать настоящую армию…»[2249]

Полемический запал статьи был направлен не только против большевиков. Ко времени ее публикации шла уже открытая борьба за власть между различными антибольшевистскими силами, никого не удивляли резкие взаимные обвинения. В конце июля редакция эсеровской «Земли и воли» обращалась к тем «военным», которые оспаривали легитимность руководства Комуча: «Зовете к новым междоусобицам»[2250]. Нежелательность внутренних конфликтов провозглашалась различными политическими силами на протяжении всего 1918 года. Как будет показано далее, интенсификация и расширение географии массовых вооруженных столкновений найдет отражение в языках политической коммуникации, что проявилось и в использовании понятия гражданская война.

2. Войны под лозунгом прекращения гражданской войны

Конфликты в городах и деревнях весной 1918 года протекали в условиях расширения географии внутренних вооруженных конфликтов. С апреля на Кубани происходили восстания против советского правительства. Еще опаснее для СНК была ситуация на Дону, где 8 мая казачьи отряды атамана П. Н. Краснова при поддержке, оказанной немецкими частями, заняли Ростов-на-Дону. Вскоре, потеряв Новочеркасск и другие крупные центры области, прекратила свое существование Донская Советская Республика[2251]. Помимо угрозы со стороны Краснова, для Советов наибольшей проблемой стали действия Чешско-Словацкого (Чехословацкого) корпуса, именуемые в историографии по-разному: восстание, выступление, мятеж[2252]. Характерным восклицанием «Война!» начал дневниковую запись 27 мая один из офицеров корпуса подполковник С. Н. Войцеховский, руководивший захватом Челябинска[2253]. Очевидно, эти события воспринимались им как качественно иная фаза вооруженного противостояния. Начиная с 25 мая корпус играл решающую роль в военном свержении советской власти вдоль Транссиба, на территориях от Поволжья до Дальнего Востока. Эти успехи создавали условия для появления органов власти, именуемых порой историками демократической (контр)революцией, третьим путем и даже демократической революцией[2254]. Для борьбы с этими силами СНК создал Восточный фронт 13 июня, а 21 июля и антибольшевистские государственные образования Комитета членов Учредительного собрания (Комуч) и Временного Сибирского правительства сформировали свой Восточный фронт. С его командованием координировали свои действия Временное областное правительство Урала, Оренбургский Казачий круг и Башкирское правительство. Кроме того, действовали различные казачьи и добровольческие формирования, вожаки которых нередко бросали вызов любой власти.

В обращении СНК к населению от 30 мая дважды упоминалась смута, которую «сеют» и «вносят» «враги народа» и «контрреволюция», обвиняемые в том, что своей «бесчестной войной [они] довели страну до крайнего истощения». Призыв объявить «непримиримую войну» «контрреволюции» завершался лозунгами: «Под оружие!», «Смерть врагам народа» и др.[2255] Схожие мотивы звучали в обращении СНК ко «всем трудящимся» 10 июня, в котором действия чехословаков назывались мятежом и контрреволюционным восстанием[2256]. Лексема контрреволюция стала использоваться чаще, что подтверждает выводы современного исследователя о расширении значения этого слова по мере разгорания гражданской войны в 1918 году[2257].

«Выступление чехословаков является не чем иным, как очередной провокацией, очередной авантюрой решившихся на все наймитов капитала», — утверждали казанские левые эсеры. Они поставили это событие в ряд известных движений, к этому времени уже считавшихся контрреволюционными (корниловщина, калединщина, семеновщина), обвиняя противников, к числу которых относили также правых эсеров и меньшевиков, в «воплях» и «криках против гражданской войны», поднятой Советами[2258]. Сами казанские левые эсеры не употребляли понятие гражданская война в позитивном смысле.

Во второй половине июля ЦК партии меньшевиков, выступая за «третий путь» в переживаемом конфликте, в особой резолюции осудил участие в «восстаниях» против большевиков и напомнил о своей «настойчивой работе над прекращением гражданской войны внутри демократии»[2259]. Некоторые умеренные социалисты полагали, что такие восстания лишь способствовали сохранению власти коммунистов. Даже в декабре некоторые лидеры меньшевиков заявляли, что «большевики смогли удержаться только благодаря гражданской войне», вызванной выступлением чехословаков и восстанием в Сибири, по вине «авантюристов»-эсеров[2260]. За свою позицию левые меньшевики, осуждавшие противостоящие друг другу силы, подвергались критике и слева, и справа.

К теме гражданской войны обращались и руководители правящей партии. Совместное заседание ВЦИК, Моссовета, представителей профсоюзов и фабзавкомов Москвы 4 июня стало важной площадкой, на которой два авторитетных большевистских лидера высказали свои взгляды на конфликт с Комучем и с другими своими врагами. Эти выступления не могли не повлиять на дальнейшее развитие политического дискурса о гражданской войне.

Темой доклада Ленина была борьба с голодом. Изменив свои прежние оценки «мирной передышки», вождь большевиков говорил об «обстановке гражданской войны, самого бешеного, отчаянного сопротивления эксплуататоров…» и «еще большего обострения гражданской войны». Ленин связал «восстание контрреволюционеров в связи с голодом» с «оживлением гражданской войны». Помимо этого, он прибегал к широким идеологическим обобщениям, ключевым из которых является указание на то, что переход от капитализма к социализму — «это целая эпоха ожесточеннейшей гражданской войны»[2261]. Такой политический вывод, претендующий на статус социологического обобщения, объяснял обострение вооруженных конфликтов, считая их неизбежными, и оправдывал жесткие методы ведения гражданской войны. В дебатах с оппозиционными социалистами понятие гражданская война не прозвучало, однако в своем заключительном слове Ленин сфокусировался на «избитых доводах о Брестском мире и гражданской войне», раздававшихся из уст «врагов, как бы они ни назывались». От отрицания «виновности» большевиков в голоде Ленин перешел к идеологической легитимации своей политики: «И не сошедший с ума социалист или анархист, как угодно называйте, не может решиться сказать <…> что можно прийти к социализму без гражданской войны». Ссылаясь на «всю» социалистическую литературу, оратор назвал «нелепостью» представление о том, «будто когда-нибудь социализм может наступить иначе, как через гражданскую войну». «А здесь на большевиков обрушиваются за гражданскую войну, — указал Ленин на умеренных социалистов. — Это значит переходить на сторону контрреволюционной буржуазии, какими бы лозунгами при этом ни прикрывались»[2262].

Троцкий развил высказанные