Вечный день - Юлиус Фучик

Послышался чей-то голос:

— Кажется, костел святого Вавжинца?

— Нет, это не костел, костел левее, — уверенно сказал Спыхальский. Кто-кто, а он, инженер-архитектор по профессии, знал Варшаву. Еще до войны был автором грандиозного проекта новых районов, отмеченного на конкурсе в Париже премией «Гран-при».

— В чем дело? — строго спросил Константинов у артиллерийского генерала, который в этот момент распекал кого-то по телефону. — Куда бьют ваши «боги»?! Я ведь предупреждал…

Генерал растерянно смотрел на Константинова, но трубки от уха не отрывал, продолжая слушать. Наконец доложил:

— Артиллерия ни в чем не повинна, товарищ маршал. Это работа гитлеровских саперов. Выполняется безумный приказ фюрера — не оставить в Варшаве камня на камне.

Почему-то долго не рассветало. Дым стлался над рекой, над скованной морозом землей, над позициями наступающих войск. Снег вокруг темнел на глазах, покрывался грязными пятнами.

Пехота спустилась на лед Вислы, и пушки начали бить по дамбе. Левый берег ответил наконец всеми своими стволами. Завязалась яростная дуэль. Вражеские снаряды, будто плуги, перепахивали лед, крошили его на миллиарды сверкающих кристаллов. Вдруг произошло невероятное. Где-то над самым фарватером встретились в воздухе два снаряда: молния озарила все вокруг, ударил гром. И в следующий миг стало видно, как идет по черно-белой снежной пахоте наступающее войско — пехота, засевавшая поле боя огненным зерном.

Что-то у противоположного берега привлекло внимание Константинова. Генерал Поплавский смотрел в ту же сторону. Сухощавый советский полковник, который все это время нервно курил папиросу за папиросой и время от времени наклонялся к расположенной на бруствере установке, похожей на морской перископ, вдруг сорвал ушанку с головы и громко воскликнул:

— Тельмановцы! Они наконец дали о себе знать. — Потом спохватился, надел шапку и уже спокойно, приглушенным голосом доложил о чем-то генералу Поплавскому. Тот сразу же приблизился к Константинову и доложил:

— Немцы бьют по немцам, товарищ Константинов. Расстреливают соседние доки и закопанные в землю танки. — Поплавский торжественно поднял руку, стиснутую в кулак: — Рот фронт!

— Мне докладывали о тельмановцах и их плацдарме. Признаюсь, трудно было поверить, — сказал Константинов.

— Почему же?! Гитлеры приходят и уходят, а немецкое государство, немецкий народ остается. Так, кажется, нас учат?!

— Каждый по-своему воспринимает это определение. Мне рассказывали, как молоденький ефрейтор из нашей штабной роты охраны категорически заявил, что он с этим не согласен. У него под Полтавой за день до освобождения города фашисты уничтожили всю семью. Заживо сожгли отца-инвалида, мать, двух сестер. Попробуй убедить его, что не все немцы фашисты, что «немецкий народ остается…».

— Тельмановцы, как видите, доказывают свое право оставаться. Не словом, а делом, товарищ маршал.

Тот же худощавый полковник доложил:

— На батареи тельмановцев ползут «тигры».

Константинов решительно рассек воздух рукой, будто срубил саблей лозину.

— Этого мы им не позволим. Скорректируйте немедленно наш артогонь. А где авиация? Мне кажется, Станислав Гилярович, — обратился он к Поплавскому, — пора. Пускай Руденко ударит с неба по «тиграм». Отсечь танки и уничтожить! — Последние слова Константинова прозвучали как приговор.

Вскоре все, кто был на наблюдательном пункте, будто по команде, начали задирать головы, смотреть в небо. Со стороны тыла, все нарастая, надвигался грозный рокот. Сквозь полосы туч, похожих на земные снежные сугробы, стали видны силуэты самолетов. Они летели в безукоризненном строю, девятками, уверенные в своей силе. Вот волна машин проплыла ниже, ветром пронеслась над наблюдательным пунктом, срывая с голов папахи и конфедератки. Артиллерия замолчала. На льду Вислы возникло грозное «ура!», повторенное тысячами голосов, широкими крыльями простерлось над левым берегом, раскатилось по дамбе, переметнулось через нее. Будто из глубины души вырвался на простор фанфарный запев боевых труб. Рупоры, расставленные на правом берегу, понесли над Вислой, над всей Польшей мелодию и слова ее государственного гимна:

— Не погибла наша Польша…

Рассвет вынырнул наконец из огня и дыма, из разорванных взрывами снежных туч, которым так и не удалось сегодня прикрыть поле боя.

Генерал Поплавский торжественно приложил два пальца к папахе.

— Разрешите, товарищ маршал, перенести армейский наблюдательный пункт на левый берег.

— Разрешаю. — Константинов слегка прикоснулся к плечу генерала, будто подталкивая командарма: иди. Застегнув пуговицы полушубка, направился вслед за Поплавским.

Мимо наблюдательного пункта проходили бронетранспортеры, автомашины с мотопехотой. Жолнежи в новенькой униформе сидели как на параде, выставив сверкающие лаком автоматы, пэтээры. Над башнями тридцатьчетверок, которые колоннами спускались к Висле, покачивались бело-красные штандарты. Четко выступали на зеленой стали имена: «Костюшко», «Ленино», «К. Рокоссовский». Это танки Межицана! Танки Войска Польского!

Еще прилетали с того берега снаряды, иногда попадали в пустой блиндаж или в другой оборонительный объект, еще кружились в небе над Варшавой немецкие самолеты, пытаясь преградить путь эскадрам тяжелых бомбардировщиков с красными звездами на крыльях, еще сходились время от времени над полем боя в смертельном поединке «мессеры» и Яки. Издалека трудно было установить, чей это самолет падал, будто раненая птица, за кем тянулся черный шлейф дыма. Но на берегу автоматные выстрелы уже постепенно затихали, вспыхивая дальше среди руин.

Перевел с украинского И. Карабутенко.

Вальдемар Котович

ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ

Во время обеда поступил приказ — батальону собраться на лесной вырубке. Подразделения подходили в полном боевом снаряжении. Первой, как всегда, прибыла наиболее вышколенная стрелковая рота поручника Магдзяка. Сразу же после нее появилась наша. Мы выстроились, оставив место для второй стрелковой роты. Пулеметчики поручника Александровича притащили свои «максимы» и, развернув их в ряд, высокомерно поглядывали на нас, чувствуя себя теми, кто «прикрывает и поддерживает пехоту, а одним пулеметом может отразить атаку целого неприятельского батальона». Минометчики притащились, навьюченные, как верблюды, стволами, треногами и плитами своих минометов, для которых не существовало мертвого пространства. Над ротой противотанковых ружей, как двухметровые копья, торчали тонкие стволы, заканчивавшиеся вверху прямоугольниками глушителей. Позади короткой шеренги стоявших в два ряда артиллеристов виднелись добродушные лошадиные морды. Время от времени они исчезали, это избалованные лошаденки засовывали свои головы под мышки солдатам, чтобы вытащить у них хлеб из карманов. Построившиеся подразделения были развернуты фронтом к замаскированным в соснах танкам. Белые орлы на башнях машин просвечивались сквозь ветки маскировки. Танкисты в темно-синих комбинезонах и черных шлемах с наушниками суетились возле своих машин, делая вид, будто что-то мастерят, и отпускали недвусмысленные шутки в наш адрес, разражаясь громким смехом. Один из них, забравшись на танк, скакал как заяц, показывая жестами отвислые уши и дергающийся хвост, то есть изображал пехотинца, что вызывало восторженный рев у остальных танкистов. Мы тоже смеялись, поскольку