Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

европейской части России. По мнению одного из авторов, «страшны» не отдельные явления, а «то, что расстрелы, в психологии народной массы, вошли как бытовое явление». Последствием этого является отсутствие правил и, соответственно, «честной и открытой» борьбы:

Собирается отряд, налетает на город, производит избиения мирных жителей, накладывает контрибуцию и уезжает дальше. Где тут борьба, с кем борются? Ведь здесь нет врага с оружием в руках, а есть Ивановы, Петровы мирно живущие в своих домах…[2395]

Впрочем, в изданиях тех политических сил, которые непосредственно были вовлечены в вооруженную борьбу, подобные вопросы звучали все реже.

Накануне падения Самары Е. А. Трупп писал о восстании в рабочем поселке, при подавлении которого силами Народной армии погибло, по разным оценкам, от нескольких сотен до более тысячи человек:

Иващенковское восстание пришлось залить кровью. Неужели ни у кого не содрогается душа от сознания, что пришлось это сделать, что в данном случае и в данный момент это было необходимо![2396]

При этом Трупп самокритично признавал, что трагедия произошла потому, что его партия оторвалась от рабочих и крестьян. И событие, и тяжелое впечатление от него, проявившееся в заявлениях некоторых комучевских лидеров, было отмечено также большевистской пропагандой[2397].

Эсеровский теоретик Н. И. Ракитников не считал, «что можно обойтись без смертной казни тогда, когда общественная борьба не по нашей воле и не по нашей инициативе ведется чисто звериными способами». Он, однако, призывал регламентировать репрессии:

Но мы отказываемся понимать и то, будто теперь нужно было карать смертью и жулика, залезшего ко мне в карман, и спекулянта… и просто обывателя, повинного в распространении ложных слухов. Сведем же эту звериную борьбу к возможному минимуму, заключим ее в возможно тесные рамки[2398].

Попытки Ракитникова, в скором времени вступившего в союзную большевикам группу «Народ», ограничить рамки репрессивной политики не имели желаемых последствий.

4. Мировая гражданская война и новые гражданские войны

По мере расширения и углубления полномасштабной гражданской войны несколько чаще, чем на предыдущем этапе, язык проговаривания конфликта приобретал черты сакрализации[2399].

27 июня 1918 года Ленин назвал гражданскую войну «единственной войной, которая является одна только законной и справедливой, священной с точки зрения интересов трудящихся»[2400]. Советские газеты не всегда утверждали сакральный статус гражданской войны, но наблюдатели обращали внимание на эту риторическую тактику, призванную пробуждать энтузиазм решительной борьбы. «Ленин нет-нет да и подогреет своих „молодцов“», — комментировал выступление лидера большевиков современник, обративший внимание на использование ими выражений справедливая война и священная война[2401].

Ленин употреблял — со сменой оценки — клише, бывшие в ходу у патриотической пропаганды в годы Первой мировой войны: священная война, последняя война, война, которая положит конец войнам. Гражданская война, в свою очередь, описывалась, по мнению современных исследователей, как «классовая война, призванная покончить с войнами, которые вели правящие классы, и, соответственно, положить конец насилию, избавить человечество от страданий и создать новый мир и новых людей»[2402]. Происходили сложные процессы «переноса сакральности», присущие различным революциям[2403].

Этот прием применяли и другие видные большевики. Выступая на митинге на Балтийском судостроительном заводе 19 июня, А. В. Луначарский говорил, что

…Запад тонет все еще в море войны, по сравнению с которым наша гражданская война — это ничтожный ручеек. И наш долг, товарищи, остаться на передовых позициях, на единственном фронте святой войны, провозглашенной Марксом…[2404]

В речи на собрании мобилизованных Луначарский повторил клич деятеля Французской революции Ж. Дантона: «На границу!» Нарком просвещения заявил: «Мы — до глубины души антимилитаристы, но да здравствует все-таки последняя единая война угнетенных с угнетателями!» Корреспондент либеральной газеты сообщил даже, что Луначарский призвал «к священной гражданской войне, против „сволочи“ всего мира»[2405].

В пропагандистском тексте, опубликованном в «Правде», перед читателем ставился выбор между «двумя войнами» и «двумя мобилизациями»: «Одна — священная война трудящихся за свободу, за социализм. Другая — поганая война капиталистов за гнет и порабощение»[2406]. Эта война не называлась ни гражданской, ни классовой; упор делался на защиту трудящихся от агрессии классового врага.

О священной войне говорили многие. На митинге 20 августа Г. Е. Зиновьев назвал гражданскую войну «священной войной, войной труда против капитала»[2407]. «Пролетарии считают священной, справедливой только войну гражданскую», — убеждала редакция газеты Военного отдела издательства ВЦИК в статье, построенной на противопоставлении империалистической и гражданской войн. Последняя называлась «освободительной», «войной за существование, за лучшие условия жизни для себя и для потомства»; утверждалось, что она «пролагает путь к лучшему будущему», является «последней войной, войной для того, чтобы нигде не было больше войн»[2408].

10 сентября Красная армия взяла Казань; газета, издававшаяся в поезде Троцкого, писала, что это — «поворотный пункт в истории всей гражданской войны…»[2409]. В речи о значении этого события, произнесенной на следующий день, Троцкий впервые — насколько мы можем судить, изучая его опубликованные тексты, — использовал слово священная применительно к гражданской войне. Риторическая сакрализация и в этом случае строилась на дихотомии «двух» гражданских войн, но здесь речь шла не о противопоставлении мировой войны и войны гражданской, а об оппозиции гражданских войн, ведущихся «эксплуататорами» и «эксплуатируемыми»:

…гражданская война, которую ведут помещики, старые чиновники, старые генералы, банкиры, капиталисты против трудящихся масс — это бесчестная гражданская война, и есть другая гражданская война, которую мы, которую вы, рабочие, поднявшиеся, расправившие свои спины, начинаете вести против угнетателей, против насильников — это священная гражданская война[2410].

Использовали словосочетание священная война и местные большевики. Газета «Гражданская война», выходившая в Казани в июле — августе 1918 года, в первом номере разместила передовицу «Да здравствует гражданская война». В ней оспаривается часто встречавшееся определение братоубийственная; для автора гражданская война была «единственно святой, единственно великой борьбой за лучшее будущее земли», борьбой, которую «благословляют бедняки»[2411]. В другой статье этой газеты можно было заметить схожие мысли: «Война вообще противна стремлениям партии коммунистов. Но та война, которая проповедуется сегодня — священная эта война, гражданская, война рабочего класса против его эксплуататоров»[2412].

Сакрализация гражданской войны ощутима и в других текстах провинциальных активистов. Докладчик на крестьянском уездном съезде в Чистополе живописал картину, как рабочие и крестьяне в Октябре «объявили беспощадную священную гражданскую войну»[2413]. Председатель Исполкома Уездного совдепа Мехнецов утверждал 25 сентября на IV Делегатском съезде волостных Советов:

После октябрьского переворота закончена была империалистическая война, и объявлена священная гражданская классовая война — эта классовая война начинается уже и на западе, и недалек момент возникновения мировой социальной революции[2414].

В дни празднования первой годовщины Октября процессы сакрализации понятия гражданская война получили новый импульс. В атмосфере сурового