Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Советская пресса пропитывалась «террористической» риторикой бессистемно, но неуклонно; эта тема все сильнее звучала в их пропаганде. Когда 20 июня 1918 года Володарский был убит эсером-террористом, петроградская газета «Красная армия» откликнулась на это событие так:

В этих двух выстрелах отразились две различных полосы гражданской войны в России. Событие предвещало «новый вид гражданской войны», который потребует «беспощадности» «против поднимающей голову контрреволюции»[2364].

Разные издания разрабатывали тему террора различными темпами. Через месяц после убийства Володарского консервативный публицист М. О. Меньшиков обратил внимание на «газетку-поджигателя» «Беднота», «которая кричит: „Да здравствует кровавый террор!“»[2365].

Некоторые периодические издания большевиков еще до покушения на Ленина доказывали необходимость террора, отмечая его связь с гражданской войной. Так, в передовой статье казанской газеты «Гражданская война», опубликованной 22 августа, необходимость «жестокого красного террора» обосновывалась тем, что гражданская война, подобно войне «империалистической», «превращает всю страну в продолжение фронта», с соответствующими угрозами восстаний «контрреволюции»[2366].

Наиболее эксцентричные, выбивающиеся из общего ряда рассуждения о терроре исходили от политических деятелей второго или третьего эшелона, как правило провинциальных. «К гражданской войне вообще мы уже привыкли. То есть: привык к ней обыватель, мнением которого так дорожат различные социалисты на словах» — так начал статью казанский большевик К. Я. Грасис, чтобы перейти к своему главному тезису: «Остается понятной только самая острая в психологическом отношении форма гражданской войны или классовой борьбы. И к ней не привыкли. Эта форма — террор». Аргументация Грасиса строилась на отсылках к рационалистическим и утилитаристским аргументам в противовес этическим принципам. Из всех известных нам попыток «теоретизировать» террор в 1918 году текст Грасиса выделяется наиболее претенциозными формулировками:

Оправдать террор с точки зрения целесообразности совсем не трудно. Громадных усилий философского ума стоило Лейбницу написать теодицею (оправдание Бога), много вдохновенности и пафоса потратил Бердяев на антроподицею (оправдание человека), но террородицею напишет любой политик, любой историк, рассматривающий происходящее исторически…[2367]

В казанской газете «Гражданская война» под рубрикой «Научный фельетон» была напечатана статья К. Я. Грасиса «Революционный марксизм и террор», в которой откровенно провозглашается своеобразный большевистский макиавеллизм:

С точки зрения политической, объективной целесообразности нам и приходится рассматривать самую острую форму гражданской войны — террор. И должны навсегда отбросить критерий нравственности, ибо политика всегда иезуитична (цель оправдывает средства); взирая на ужасы гражданской войны, не должны терять свое внутреннее равновесие[2368].

Схожие мысли высказывал другой сотрудник этого издания, В. Скачков. Желая риторически легитимировать «массовый, классовый террор» как «третье перевоплощение событий», как превращение его в «стратегию гражданской войны», автор тоже претендовал на научное обоснование репрессий: «Террор пролетарской революции — это не ржавое оружие, хранящееся в арсеналах людского безумия и пошлости. Террор пролетарской революции — это гражданская война, это военная геометрия революции, ее разум и сила»[2369].

30 июля в советской прессе была опубликована резолюция расширенного заседания ВЦИК. Как уже отмечалось, она вновь указывала на вызовы, стоявшие перед революционной Россией, повторяя призыв «Социалистическое отечество в опасности». В обращении прозвучало среди прочего и требование «проводить на практике массовый террор» против буржуазии[2370]. Тема террора нашла отражение и в других важных документах. Обращение СНК от 6 августа вновь констатировало состояние «внутренней гражданской войны» и указывало на задачу по «усилению беспощадного массового террора против контрреволюционной части» буржуазии[2371].

22 августа «Правда» напечатала письмо Ленина «К американским рабочим», включавшее «классовое» обоснование «применения» террора: «…в эпоху революции классовая борьба неминуемо и неизбежно принимала всегда и во всех странах форму гражданской войны, а гражданская война немыслима ни без разрушений тягчайшего вида, ни без террора…»[2372] Политический эффект публикации этого текста был многократно усилен эффектом от акта террора в отношении его автора.

Убийство М. С. Урицкого в Петрограде и покушение на В. И. Ленина 30 августа 1918 года инициировали массовый «красный террор» в официальной, «декретированной» форме, кардинально меняя идеологический ландшафт противостояния. 31 августа в газетах «Вооруженный народ», «Петроградская правда», «Северная коммуна», обслуживавших военно-политическую пропаганду на северо-западе, зазвучали кровожадные призывы: «В кого должны попадать пули убийц», «Бейте без пощады», «Бейте испуганного врага» и т. п.[2373] Среди сотен резолюций, принятых в эти дни на различных собраниях, некоторые включали лексику гражданской войны. В частности, курсанты Первых Петергофских советских пехотных курсов, откликаясь на убийство Урицкого и ранение Ленина, призывали вставать «на борьбу за заветы наших классовых учителей» и приветствовали «международную гражданскую войну»[2374].

2 сентября в резонансной речи на заседании Московского Совета Троцкий отметил, что некоторые черты Ленина, которые в «нормальное» время можно было бы отнести к его недостаткам, в иных условиях являют собой

…величайшее преимущество товарища Ленина как вождя новой эпохи, когда все побочное, все внешнее, все второстепенное отпадает и отступает, когда остается только основной непримиримый антагонизм классов в грозной форме гражданской войны[2375].

Раненый председатель СНК был представлен как настоящий умелый вождь праведной гражданской войны.

В тот же день на заседании ВЦИК Троцкий произнес речь, в которой содержался набор эмотивов, укрепляющих политическую культуру вождизма:

…наряду с фронтами, которые у нас имеются, у нас создался еще один фронт — в грудной клетке Владимира Ильича, где сейчас жизнь борется со смертью <…> На фронте — на том, армейском фронте, весть о покушении на вождя рабочего класса не вызвала подавленности и упадка… наоборот, вызвала прилив ожесточения и воли к революционной борьбе[2376].

Эта речь, растиражированная в листовках, не могла не повлиять на локальные практики террора и его обоснование через отождествление с раненым вождем: борьба за его жизнь требовала подавления его врагов[2377].

В листовке новгородских большевиков, призывавшей к мобилизации во второй половине сентября, образ Ленина был прямо связан с понятием эпоха величайшей гражданской войны, определявшим ведение «классовой борьбы не на жизнь, а на смерть»[2378].

Печально известная статья провинциальных нолинских большевиков, чекистов и военных комиссаров начиналась со слов: «Революция учит. Она показала нам, что во время бешеной гражданской войны нельзя миндальничать»[2379]. В конце октября 1918 года ВЦИК отверг предложенные ими свирепые меры «как недостойные, вредные и противоречащие интересам борьбы за коммунизм» и постановил закрыть «Еженедельник ВЧК»[2380].

В последнем номере «Еженедельника ВЧК» был опубликован отклик председателя Саратовской губернской ЧК И. П. Жукова на критику чекистов, которая содержалась в статье М. А. Ольминского, напечатанной в «Правде» 8 октября. Чекист иронизировал по поводу «забывчивости» видного московского большевика, который запамятовал о «начале ожесточенной гражданской войны», вспыхнувшей сразу же после Октября. Защищая методы ВЧК, автор