Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

В июле редакция томской эсеровской «Народной газеты» видела свою задачу в поддержке общей воли народа и стремлении создать «твердую, крепкую, как гранит, всенародную власть, которая раз навсегда положила бы конец всем внутренним неурядицам, раздорам, гражданской войне…»[2449]. Эту идею развил в своей колонке редактор, призывавший к «единой власти», без которой, по его заключению, не будет спасения «от гражданской войны и от иностранного штыка»[2450].

Вопрос о «сильной» и «единой» государственной власти занимал воображение многих современников, вовлеченных в политическую коммуникацию в 1918 году, при этом часто затрагивалась тема гражданской войны.

Передовая статья «Сибирской речи» связывала вопрос о недостатке денежных средств в банках с отсутствием «твердой власти»:

Если бы в крае была твердая власть, пользующаяся всеобщем авторитетом, временно можно было бы найти выход в выпуске сибирских денег, в организации внутреннего займа и т. п., но очевидно, что при наличии гражданской войны, при общей еще неуверенности в близком окончании смуты, подобные мероприятия не могли бы пользоваться успехом[2451].

Этот пример показывает степень политизации любого сколь бы то ни было значимого вопроса, в данном случае вопроса о государственных финансах. Указание же на необходимость твердой власти для решения проблем, касающихся всего населения, могло впоследствии использоваться и как аргумент в пользу установления военной диктатуры.

Сильным правителям противопоставлялись предатели. Издатель «Сибирской речи» В. А. Жардецкий, видный омский кадет, отозвался на смерть патриотически настроенного Г. В. Плеханова некрологом, в котором умершему противопоставлялись «изменники», к числу которых относился не только В. И. Ленин, но и лидер эсеров В. М. Чернов:

Сразу наметилась смертельная опасность от их проповеди во время войны — и против самой войны и против гражданского мира. Призрак гражданской войны и военного разгрома с жуткой отчетливостью повис над обреченной страной[2452].

Ответственность за развязывание гражданской войны тем самым возлагалась не только на вождя большевиков, но и на лидера социалистов-революционеров — партии, которая в это время вместе с конституционными демократами участвовала в борьбе с коммунистами. Обвинения такого рода, предъявляемые умеренным социалистам, вносили свой вклад в пропагандистскую подготовку переворота, который привел к власти адмирала Колчака[2453].

Такую нагрузку несли и некоторые другие публикации, содержавшие критику эсеров. Публицист иркутского «Сибирского голоса» обратился к авторитету французского историка Э. Ренана, писавшего об «интриганах всякого рода, смелых искателях приключений, которые ведут между собою игру в гражданские войны…» — для обличения российских «политиканов», ведущих за собой массы «людишек». В качестве примера он привел Керенского и Троцкого, «Аттилу наших дней»[2454]. Ставя главу Временного правительства в один ряд с демонизируемым Троцким, которого многие противники большевиков считали олицетворением режима коммунистов, автор включался в борьбу с умеренными социалистами и подготовку военной диктатуры: «игры» в гражданскую войну следовало превратить в настоящую войну, расширяя политический фронт борьбы, бросая вызов в том числе и антибольшевистски настроенным энтузиастам Февраля.

В июле иркутский «Сибирский курьер», выходивший под девизом «Законность и порядок», в одной из передовиц обличал социалистов:

Лицемеры, с евангельскими истинами на устах, вы первые зажгли огонь междоусобицы, которую вы назвали классовой борьбой, и с лозунгом «Свобода, равенство и братство» вы залили несчастную Родину братской кровью…[2455]

В свою очередь, умеренные социалисты видели в действиях своих оппонентов справа провоцирование гражданской войны в антибольшевистском лагере.

Эсеры пытались противостоять антисоциалистическим силам. Статья печатного органа Всесибирского краевого комитета эсеров 6 августа оппонировала «реставрационным» силам, определяя курс «демократии» как политику создания общего антибольшевистского фронта. Она предполагала отказ от внутренних конфликтов: «Решив, что к делу воссоздания родины должны быть привлечены все живые силы страны — твердо и открыто стала на путь прекращения гражданской войны, на путь мира внутри страны»[2456].

11 сентября автор эсеровского «Народа», газеты, выходившей в Самаре, писал о перспективах деятельности Государственного совещания в Уфе, полемизируя со сторонниками введения диктатуры. В случае ее утверждения «неизбежно продолжение гражданской, братоубийственной войны». Более того, «наша буржуазия также идет по пути большевизма, то есть по пути гражданской войны», потому что «классовая власть — гибель России, ибо она не прекратит гражданскую войну, а увеличит ее»[2457]. Обвинение в «большевизме», обвинение, которое предъявлялось и многим противникам Ленина, было привычным приемом полемики с весны 1917 года (см. главу 2).

Конфликты в рядах противников большевиков проявлялись и в других регионах, там также звучали взаимные упреки в подготовке гражданской войны. Эсер и депутат Учредительного собрания М. Г. Бочарников в сентябре 1918 года утверждал в кубанской газете, что промонархическая пропаганда «создает почву для гражданской войны»[2458].

Несмотря на эту полемику, стремление антибольшевистских сил к консолидации выразилось в формировании Уфимской директории (Всероссийского временного правительства) 23 сентября 1918 года. Однако военные поражения подтачивали шаткий блок между умеренными социалистами, офицерством, либералами и деловыми кругами, «буржуазией»[2459].

Внутренние конфликты изначально препятствовали слаженной работе Уфимской директории. Видный деятель Комуча писал в самарской эсеровской газете о результатах Уфимского совещания, пригрозив от лица «русской демократии» «поставить на свое место» и Сибирское областное правительство, «зажигающее новую гражданскую войну», и «мечтающих об этой новой гражданской войне… кадетских рептильных гадов»[2460]. Взаимные обвинения в подготовке гражданской войны и их тон свидетельствовали об острых противоречиях в стане противников большевиков.

Интерпретация гражданской войны как конфликта большевиков и их оппонентов все менее отражала меняющуюся реальность: появлялись и усиливались и иные серьезные конфликты, которые нередко описывались как гражданские войны. Общий рисунок гражданской войны все более усложнялся, и в лагере противников коммунистов конфликт между ними описывался как борьба с большевизмом, в приверженности которому подозревались вчерашние политические союзники.

Эсер Н. Ф. Березов, член Учредительного собрания, видел в Директории очередную «коалицию», и это рождало у него сомнения в возможности «серьезно говорить о сохранении гражданского мира в момент, когда гражданская война захлестнула собой все элементы громадного народа». Решающую роль в «изжитии гражданской войны» должна сыграть «программа» изменений, «отвечающих чаяниям широких слоев трудового народа»[2461]. Такое требование преодоления гражданской войны путем отказа от гражданского мира могло восприниматься как призыв к еще одной внутренней войне.

1 октября, за 10 дней до сдачи Самары, министр юстиции Комуча Е. А. Трупп вновь публично и резко критиковал кадетов. Он считал, что острый конфликт в лагере противников большевиков стал уже неизбежным:

…будем помнить, что к сожалению предстоит борьба на два фронта, что в тот самый момент, когда русская демократия ради спасения своей Родины шла на всевозможные уступки, когда наконец образована единая всероссийская власть, которая должна была спаять всех, когда мы хотим все ваши силы бросить на борьбу с предателями