Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

По всей видимости, эта наивная попытка табуирования опасного, но популярного слова — если эта попытка действительно предпринималась — провалилась, ибо оно получило весьма широкое распространение, употреблялось порой и для оформления антибольшевистских настроений. Антибуржуазная, «антибуржуйская» риторика использовалась и крестьянами, выражавшими враждебность к помещикам и зажиточным односельчанам, к городам и горожанам, и фронтовиками, демонстрирующими свое презрение к тыловикам. Исключение не составляли и некоторые военнослужащие белых армий, проявлявшие недовольство эгоистичными, трусливыми и жадными «буржуями», не желающими лично участвовать в Гражданской войне и разлагающими тыл антибольшевистских сил. Даже в известной книге генерала А. И. Деникина, в которой автор выступал и в роли мемуариста, и в роли исследователя, можно найти элементы «языка класса», отзвуки сильных антибуржуазных, «антибуржуйских» настроений:

Классовый эгоизм процветал пышно повсюду, не склонный не только к жертвам, но и к уступкам. Он одинаково владел и хозяином, и работником, и крестьянином, и помещиком, и пролетарием, и буржуем. Все требовали от власти защиты своих прав и интересов, но очень немногие склонны были оказать ей реальную помощь. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй и собственность[2488].

Характерно, что генерал не только писал о «буржуазии» и «буржуазном строе», но и употреблял слово буржуй, казавшееся столь опасным другим противникам большевизма.

Войны слов во время революции имели и иное измерение. Не меньшую остроту приобретали конфликты вокруг толкований и интерпретаций не только «своих», но и тех «общих», но понимаемых по-разному выражений, которые использовали противостоящие друг другу силы. Политические противники стремились вооружить своих сторонников инструментами выгодной им интерпретации, истолкования тех распространенных, важных и эмоционально нагруженных понятий, с которыми они сталкивались постоянно: буржуазия, демократия, социализм, революция, контрреволюция, большевизм, республика, диктатура, класс. С помощью различных объяснений ключевых понятий языка революции люди оформляли свои интересы, легитимировали свои действия — в том числе и насильственные.

Понятие гражданская война было одним из таких важнейших «общих», употребляемых всеми, но разъединяющих терминов, различные понимания которого предполагали и выбор более широкого репертуара политических действий.

2. Понимание понятия

В России всплески использования понятия гражданская война наблюдаются в начале XX века, особенно в 1905 году; после этого востребованность словосочетания в текстах политиков и журналистов падает, но она вновь резко увеличивается в 1917 году и сохраняется в последующие годы.

На понимание и употребление понятия гражданская война в 1917 году влияло и то обстоятельство, что это явление не вызывало особого интереса у дореволюционных российских юристов, историков, военных теоретиков, политических философов. Даже опыт революции 1905 года, которая описывалась и переживалась немалой частью современников как гражданская война, не стимулировал профессионального исследования феномена гражданских войн. Отчасти поэтому гражданская война образованными жителями императорской России часто воспринималась лишь как синоним слов междоусобица, братоубийственная война и смута. Она характеризовалась через исторические аналогии, известные по школьным курсам истории и латыни; она была знакома образованной публике по художественной литературе и обзорам современного международного положения в периодических изданиях, содержавших сообщения об актуальных событиях. Такие интерпретации термина, получившие распространение и в популярных толковых словарях, передавали давний ужас перед гражданской войной, «братоубийственной войной», «самой страшной из всех войн», но не вооружали политиков и их сторонников аналитическим инструментарием. Широкое использование понятия гражданская война во время революции не сопровождалось, как правило, попытками дать определение этому явлению. Здесь работы В. И. Ленина представляют скорее исключение, хотя и некоторые его противники также рассматривали гражданские войны как проявление борьбы классов.

Вместе с тем словосочетание гражданская война, даже плохо и редко определяемое, было очень важным средством управления эмоциями. В 1917 году его негативное восприятие было усилено и тем, что оно нередко ставилось в один семантический ряд со словами анархия, погром, бунт, пугачевщина (последнее слово, впрочем, могло оцениваться и положительно людьми, находившимися в поле влияния народнической традиции, романтизировавшей крестьянские восстания прошлого).

Если дореволюционные правоведы и генералы, историки и философы не уделяли особого внимания изучению явления гражданская война, то теоретиков революционного движения оно привлекало. В революционной традиции это понятие часто было лишено резко негативной окраски, а сам интерес к явлению революции неизбежно требовал и осмысления природы гражданских войн. Наибольшее значение здесь имел марксизм, претендовавший на научное понимание социальной и политической реальности.

Для марксистов была характерна связка понятий гражданская война, революция, классовая борьба, класс, буржуазия, пролетариат. В разное время К. Маркс и Ф. Энгельс, употребляя эти термины, по-разному описывали гражданские войны, предлагая различную их трактовку как социально-политического явления. В некоторых их текстах любые проявления классовой борьбы в капиталистическом обществе рассматривались как гражданские войны. В других же работах Маркса гражданская война — это не всякая классовая борьба, а ее высшая форма; так, например, революции, являющиеся борьбой классов, сопровождаются гражданскими войнами. Соответственно, начало, ход и исход гражданской войны определяется действиями классов, соотношением классовых сил, теми ресурсами, которыми располагают противостоящие друг другу классы.

Использование марксистской концепции гражданской войны проявилось в 1917 году; оно было особенно заметно в текстах большевиков и других радикальных социалистов, ибо подобная дискурсивная рамка весьма подходила для «углубления революции», для радикализации революционных процессов, к чему они и стремились. Вместе с тем эта концепция мало способствовала планам установления гражданского мира или хотя бы гражданского «перемирия» — планам, которые выдвигали иные российские марксисты и другие социалисты. Меньшевики и эсеры, продвигавшие в это время идею соглашения «живых сил страны», то есть достижения компромисса с «буржуазией», не спешили актуализировать и применять на практике эти хорошо известные им положения Маркса. Мысли о том, что всякая великая революция являет собой гражданскую войну, а гражданская война представляет собой высшую форму классовой борьбы, противоречили актуальным задачам политической тактики руководящих центров меньшевиков и иных умеренных социалистов. Все же и у видных меньшевиков изредка встречались суждения, отличные от основной линии партии: как мы уже видели в этой книге, Н. С. Чхеидзе в марте констатировал состояние гражданской войны, а И. Г. Церетели не исключал необходимости ведения гражданской войны в обозримом будущем — при иной расстановке классовых сил. Главной же опасностью Церетели — как и многие его единомышленники — считал войну внутри «демократии», то есть вооруженную борьбу между различными группами социалистов и/или между различными «демократическими слоями» (прежде всего между рабочими и крестьянами, а также между разными группами рабочих и крестьян). Это само по себе подразумевало, что иные гражданские войны — войны с «реакцией», «контрреволюцией» и даже с «буржуазией» — могут быть и нежелательными, но возможными и порой даже неизбежными. Тема предотвращения, а затем