Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

и прекращения гражданской войны внутри «демократии» получила развитие после захвата власти большевиками; ее использовали по-своему многие социалисты-революционеры и меньшевики, умеренные большевики и левые эсеры, выдвигая различные планы создания правительства на основе широкой коалиции социалистов.

Впрочем, классовый подход к пониманию революций и гражданских войн демонстрировали в 1917 году не одни только марксисты; в этом проявлялась культурная гегемония социалистов, успешно предлагавших обществу свой язык описания конфликта[2489]. Эта культурная гегемония, в центре которой было понимание «класса», проявлялась, в частности, и в развитии антибуржуазного сознания, влияя и на другие важные для языка Российской революции термины. Например, демократия очень часто воспринималась не только как оппозиция монархии, диктатуре или тирании — нередко современники противопоставляли демократию («демократические слои населения») буржуазии; подобную оппозицию можно встретить и у весьма «буржуазных» авторов[2490].

Предпосылкой для утверждения «языка класса» в ходе революции послужила развитая интеллектуальная традиция: с XIX века термин класс широко использовался российскими авторами разной политической ориентации, в том числе известными историками и юристами, для характеристики крупных общественных групп, и не одними только марксистами он связывался с экономическими условиями и формами собственности. К началу XX века дискурс класса завоевал серьезные позиции и за пределами круга марксистов[2491].

Влияние «языка класса» во время революции можно встретить и у противников социалистов, пытавшихся осмыслить феномен гражданской войны. П. Б. Струве, например, в 1918 году писал:

Внешняя война объединяет людей, принадлежащих к одному и тому же народу; гражданская война, являющаяся лишь обостренным выражением классовой борьбы, их разъединяет. Внешняя война ограничена во времени, она должна так или иначе иметь окончание; гражданская война в той или иной форме мыслится как нечто постоянное или, по крайней мере, длительное[2492].

Для большевиков же культурная гегемония социалистов и влияние «языка класса» становились, как уже отмечалось, весьма благоприятной дискурсивной рамкой, что отражалось и на интерпретации, и на употреблении понятия гражданская война. Впрочем, было бы сильным упрощением говорить о какой-то единой тактике применения этого понятия всеми большевиками. Некоторые видные члены партии и до революции, и в особенности после свержения монархии не сочувствовали идее Ленина о превращении империалистической войны в гражданскую; это проявилось в изменении курса «Правды», когда ее возглавили вернувшиеся в Петроград из ссылки Л. Б. Каменев и И. В. Сталин. Сталин, например, практически не использовал понятие гражданская война при анализе текущей ситуации вплоть до осени 1917 года, когда он стал обвинять Временное правительство в провоцировании гражданской войны. Для Ленина же, наоборот, этот термин был необычайно важен, особенно со времени выдвижения им идеи перерастания империалистической войны в войну гражданскую, и далеко не всегда лидер большевиков употреблял его в негативном смысле. При анализе политической ситуации Ленин часто обращался к Марксу — когда это было для него выгодно. Так, идея о том, что всякая «великая» революция неизбежно сопровождается гражданской войной, была крайне важна для лидера большевиков, он возвращался к ней неоднократно. По мнению Ленина, Россия уже находилась в состоянии гражданской войны со времени Февральской революции, долгожданное превращение империалистической войны в гражданскую уже началось. Вместе с тем события Апрельского кризиса, который он впоследствии назвал «начатком» гражданской войны, заставили лидера большевиков переформулировать свои идеи. Он в это время публично утверждал, что первая гражданская война уже закончилась, а новая ее фаза допускает мирное развитие революции. Данный тезис был поддержан партией, но можно предположить, что за этим поворотом стоял практический расчет: в сложившихся условиях рассуждать о неизбежности гражданской войны стало невыгодно, а то и опасно. Хотя Ленин и не заявлял о полном снятии лозунга превращения империалистической войны в гражданскую, но на два месяца словосочетание гражданская война практически исчезает из его лексикона, хотя в то же самое время некоторые радикальные социалисты продолжали его употреблять. После Июльского кризиса, который Ленин назвал началом гражданской войны, он счел, что возможности мирного развития исчерпаны; с этого момента тема гражданской войны опять зазвучала в его текстах.

Ситуация вновь существенно изменилась в начале сентября, в ходе «дела Корнилова»: создание «единого фронта» социалистов, противостоявших генералу, и первоначальный отказ меньшевиков и эсеров от коалиции с конституционно-демократической партией пробудили у Ленина и, в еще большей степени, у некоторых других видных большевиков надежды на мирное взятие власти Советами, которыми в это время в целом продолжали руководить меньшевики и эсеры, хотя уже и начался процесс «большевизации» этих организаций. Расчет на компромиссное соглашение на этой основе с умеренными социалистами не оправдался, и через некоторое время Ленин вновь открыто заговорил о перспективе гражданской войны, уверяя адресатов своих писем и читателей своих статей в том, что неизбежная в условиях революции гражданская война будет кратковременной и «пролетариат» быстро и без значительных потерь одержит в ней победу над изолированным классовым врагом. Ленин вновь вернулся к важному для него и восходящему к Марксу тезису о том, что любая великая революция является в то же время и гражданской войной. Опять ссылка на авторитетный текст должна была служить обоснованию неизбежности и даже желательности внутреннего конфликта — в форме вооруженного восстания.

Как видим, отношение Ленина к перспективе гражданской войны на протяжении 1917 года несколько раз существенно менялось; выводы, которые он сам считал научно обоснованными, отбрасывались им при смене курса. Тактика борьбы за власть для Ленина была важнее жесткой приверженности марксистской теории. Вместе с тем создается впечатление, что идея неизбежности перерастания революции в гражданскую войну в наибольшей степени соответствовала искренним убеждениям самого вождя большевиков: эта тема звучала в его текстах годами, а после захвата власти использовалась им и для легитимации новой власти, и для укрепления авторитета большевиков в международном социалистическом движении.

Впрочем, о неизбежности гражданской войны говорили в 1917 году не только Ленин и некоторые другие большевики, в разное время и иные политики давали тот же прогноз. К тому же к гражданской войне готовились и те силы, которые не употребляли это понятие при формулировке своих целей. Мысль о применении армии для разрешения внутренних проблем государства была в центре политического мышления генерала Л. Г. Корнилова и его сторонников, как военных, так и гражданских, хотя такой сценарий явно повлек бы гражданскую войну большего или меньшего масштаба: при самых различных вариантах его реализации генералу противостоял бы единый фронт «демократии», то есть социалистов разного толка и контролируемых ими организаций, которые имели существенные ресурсы для вооруженного сопротивления. К подобного рода гражданской войне против «контрреволюции» были готовы в то время все социалисты, не исключая и их правого крыла. Такое развитие событий пугало многих умеренных социалистов даже после того, как большевики