Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Хотя концепция интервенции как важнейшего фактора эскалации гражданской войны была сформулирована позже, тексты некоторых лидеров большевиков, использовавших тему русского патриотизма, как бы предвосхищали суждения сменовеховцев. Так, например, в декабре 1919 года Сталин писал:

Победа Деникина — Колчака есть потеря самостоятельности России, превращение России в дойную корову англо-французских денежных мешков. В этом смысле правительство Деникина — Колчака есть самое антинародное, самое антинациональное правительство. В этом смысле Советское правительство есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несет с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну[2511].

Вряд ли такая риторика особенно нравилась коммунистам-интернационалистам и большевикам из национальных районов, но Сталин в это время открыто заявлял, что «базой революции» является «внутренняя Россия… с однородным в национальном отношении населением, по преимуществу русским…», а многонациональные окраины, служащие базой белых, именно в силу межэтнических противоречий не дают им возможности создать там прочный тыл[2512].

Большевики не могли не рассматривать вопрос о гражданской войне и в связи с революционными процессами в других странах. Как отмечалось в заключительных главах этой книги, вопрос о гражданской войне был поднят во время дискуссий о Брестском мире. «Левые коммунисты» считали, что революционная Россия находится в состоянии гражданской войны с германским империализмом и именно гражданская война такого рода будет способствовать революции на Западе. Октябрьская революция-де совершенно изменила характер войны со стороны России: из империалистической войны она превратилась в «гражданскую войну против международного капитала». Соответственно, ставилась задача «развития гражданской войны в мировом масштабе». При этом борьба с германским империализмом не должна была вестись на основе гражданского мира внутри России; отказывались «левые коммунисты» и от военного сотрудничества со странами Антанты. Война будет именно гражданской, а не национальной. По мнению Н. И. Бухарина, гражданская война и не должна разворачиваться только в одной стране[2513].

Ленин же и его сторонники возражали «левым коммунистам». Лидер большевиков утверждал, что противостояние с германской армией никак не может описываться как гражданская война. Разговоры о «международной гражданской войне» были, по мнению Ленина, «издевкой»[2514].

В этой дискуссии, как известно, победил Ленин, однако впоследствии, в 1919 году, уже после окончания мировой войны и революций в Германии и Австро-Венгрии, и он выдвинул идею международной гражданской войны:

В общем и целом этот развертывающийся у нас на глазах, особенно быстро с конца 1918 года, процесс развития международной гражданской войны является закономерным продуктом классовой борьбы при капитализме и закономерной ступенью к победе международной пролетарской революции[2515].

Вопрос о перспективах революций в ведущих европейских странах был увязан с прогнозированием вероятности возникновения там и гражданских войн. Тезис Маркса о том, что все значительные революции перерастают в гражданские войны, получил у большевиков новое развитие. В 1918 году Ленин заявлял, что развитые капиталистические страны неизбежно и довольно скоро ждут близкие гражданские войны; он считал также, что чем выше уровень развития страны, тем более жестокой в ней будет гражданская война.

7. Политическое понятие и политические эмоции

Страх перед гражданской войной был весьма распространен, и буквально все политические силы эксплуатировали эту эмоцию, стремясь изолировать, а то и вовсе подавить своих политических противников, а также продвигая свои собственные политические проекты (реорганизация власти, возможность применения насилия для решения политических задач и пр.). Такого рода случаи использования страха перед гражданской войной становились особенно частыми во время политических кризисов.

Не были исключением и большевики, которые, уже взяв курс на подготовку вооруженного восстания осенью 1917 года, обвиняли своих противников в стремлении начать гражданскую войну.

Но чаще на теме страха перед гражданской войной играли их противники, сторонники нового, послереволюционного варианта гражданского мира, которые предлагали последовательно разные варианты соглашения «живых сил страны», коалиции «буржуазии» и «демократии», умеренных социалистов и либералов. Первоначально эмоциональной основой такого блока были восторженные, эйфорические «пасхальные» настроения, весьма распространенные в марте и отчасти в апреле. Любой намек на приверженность идее гражданской войны, не говоря уже об откровенных призывах к превращению «империалистической» войны в гражданскую, воспринимался носителями таких настроений с негодованием и возмущением, которое, в свою очередь, могло породить вспышки насилия во время политических кризисов.

Революционная эйфория не продержалась долго, но тема предотвращения гражданской войны продолжала оставаться эмоционально нагруженной, пробуждая все новые страхи. Ставились задачи политической мобилизации на борьбу с силами, которые воспринимались как поджигатели гражданской войны (это могли быть большевики, другие сторонники радикальных и быстрых социальных и политических перемен или «буржуазия», «контрреволюция»). Подобная мобилизация пробуждала новые вспышки энтузиазма, сопровождавшиеся политическим насилием; это проявилось и в антибольшевистских акциях в июле, и в антикорниловских — в сентябре. Тема борьбы с «вождями гражданской войны» получила дальнейшее развитие и в политике большевиков, а затем и в действиях их противников.

Энтузиазм переплетался со страхом; неудивительно, что осенью Ленин написал статью, имеющую подзаголовок «Пугают гражданской войной»[2516]. История революции — это история постоянного запугивания гражданской войной, но это и история разнообразных действительных страхов множества сообществ, отдельных людей, не без оснований боявшихся завтрашнего дня. Политические силы и массовые газеты пытались управлять этими эмоциями, вызывая страх перед врагами и энтузиазм борьбы с противниками. Если либералы, консерваторы и умеренные социалисты использовали понятие гражданская война, то оно, как правило, имело крайне негативную эмоциональную нагрузку, так же как и слова смута, братоубийственная война, анархия, которые часто употреблялись в связи с гражданской войной (более сложным было отношение к слову террор: для многих оно было безусловно негативным, однако революционная традиция долгое время создавала культ революционного террора). Гражданская война была абсолютным злом, которого следовало избежать любой ценой, а силы, которые обвинялись в ее подготовке, должны были быть подавлены.

Такой же прием нередко применяли и большевики, винившие «буржуазные» и «контрреволюционные» силы в подготовке гражданской войны. Затем они адресовали такие обвинения и умеренным социалистам; со временем подобные претензии стали звучать все чаще.

Вместе с тем Ленин и другие радикальные социалисты не всегда наделяли термин гражданская война такими отрицательными смыслами. Хотя иногда они говорили о необходимости предотвращения гражданской войны, но все же после свержения монархии это словосочетание не имело сильного позитивного эмоционального значения в их пропаганде и часто использовалось как сравнительно нейтральный аналитический термин. Нередко Ленин представлял себя компетентным экспертом, свысока упрекая своих оппонентов в том, что они не знают, не понимают научных «законов» развития революции и ее связи