Русская Арктика: лед, кровь и пламя - Светлана Геннадьевна Самченко

И надо же было так случиться, что это короткое послание стало едва ли не последними добрыми словами, которые Дмитрий Иванович сказал Степану Осиповичу… При обсуждении вопросов организации похода в полярные воды два российских светила ухитрились поссориться насмерть.

Конфликт возник при обсуждении будущего маршрута и состава научного коллектива.

Менделеев предлагал выйти к Новой Земле, от северной ее оконечности направиться на Северный полюс, а оттуда повернуть на юго-восток и достичь Берингова пролива. Макаров считал, что рывок на полюс в первом же походе – дело преждевременное. Сначала надо разведать возможность перехода вдоль сибирского побережья – фактически открыть всесезонную навигацию по нынешнему Северному морскому пути. В конце концов, это – стратегический фарватер будущего, и нужно выяснить возможность перехода боевых кораблей за ледоколом по маршруту «Кронштадт – Архангельск – пролив Вилькицкого – Берингов пролив – Петропавловск-Камчатский – Владивосток»!

Менделеев предлагал сформировать научный коллектив из гражданских академиков, а в программу исследований включить изыскания не только в интересах военного ведомства. А лучше вообще сделать экспедицию международной и обратить на пользу всему человечеству. Так сказать, создать прецедент деятельности ученых вне политики ради мира. Макаров, напротив, полагал, что в связи с интересом иностранных специалистов к российским полярным водам от заморских умов надо сохранить поход в секрете. Пусть узнают о нем по его результатам, которые потом будут опубликованы! Более того, специалистов надо брать в экспедицию только из числа российских подданных, поровну гражданских и военных. Причем цивильным лицам предварительно объяснить, что им придется, как и офицерам, соблюдать в течение всего плавания воинскую дисциплину и субординацию, подчиняясь командиру корабля…

К единому мнению прийти так и не удалось. Сам министр Витте попытался помирить спорщиков – и то ничего не вышло. В апреле 1899 года в кабинете Отто Юльевича состоялся последний решительный разговор, в ходе которого Макаров дал волю словам, а Менделеев написал рапорт о том, что покидает проект. В ответ Степан Осипович заявил, что старый друг его бросил, общему делу навредил и с этого момента другом считаться уже не может. И сделал все, чтобы имя Менделеева более вообще никак не поминалось в связи с этой экспедицией. В своей книге-монографии о создании «Ермака» и его первом плавании адмирал писал, что желает «сохранить справедливую запись всех событий», но при этом допустил, пожалуй, самую вопиющую несправедливость: свел участие Менделеева к присутствию на проектной комиссии:

«Образована была комиссия под моим председательством для выработки технических условий. В комиссии приняли участие заслуженный профессор Менделеев и следующие лица – барон Ф. Ф. Врангель, инспектор П. Е. Кутейкин…»

А вместо самого великого ученого Макаров, словно назло, пригласил двух вчерашних студентов, от которых, честно говоря, было гораздо меньше толку в самом походе.

Кроме рапорта о своей отставке от участия в экспедиции Макарова Менделеев подал Витте прошение о предоставлении «Ермака» для другого арктического похода:

«Прошу дать мне возможность распорядиться “Ермаком” с июня 1902 г. с условием, чтобы иметь право остаться во льдах в случае надобности на всю предстоящую зиму…»

Витте, не желая ссориться с Макаровым, отдал это письмо великому князю Александру Михайловичу, куратору военно-морского ведомства, а тот, как и следовало ожидать, отложил решение до завершения первого похода. Так проект самостоятельной экспедиции Менделеева на север и похоронили в министерской канцелярии.

Пока его создатели ссорились, ледокол работал. Первым делом расчистил ото льда акваторию Кронштадта и обеспечил фарватер пассажирским пароходам на маршруте «Кронштадт – Петербург». Затем вывел несколько кораблей из замороженного Ревеля. А в начале апреля – намного ранее обычных сроков – открыл навигацию в устье Невы.

Пожалуй, самым ярким моментом в начале практической деятельности «Ермака» было спасение броненосца береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин». Дело было так.

Ноябрь – самое мутное время на Балтике. Туманы стоят такие, что с мостика собственного гюйсштока не разглядишь. А под молочно-белесой завесой тяжко шевелится у борта черно-свинцовое, беспокойное море. Нет неба, нет земли – едва отойдешь от берега, и словно повисаешь в безвременье, полностью изолированный от внешнего мира в этом плотном ватном коконе. Туман и шторм, шторм и туман – и ничего более в этом мире нет…

12 ноября 1899 года русский броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» вышел из Кронштадта и проложил курс на Либаву. Это был последний на текущий военно-учебный год выход корабля в море – в Либаве, в порту Александра III, броненосцу предстояло зазимовать.

Командир «Апраксина» капитан 1-го ранга Владимир Владимирович Линдестрем тщательно рассчитал график перехода, но из-за шестибалльного шторма, тумана и встречного ветра со снеговыми зарядами приземистый и низкобортный «Апраксин» сильно потерял в ходе. К тому же его ходовую рубку начисто залепило снегом – не успевали счищать, – а на мостике офицеров так пробирал холод, что долее двадцати минут находиться там было попросту невозможно. Вахтенный штурман лейтенант Дурново и каперанг по очереди бегали в кают-компанию – отогреваться горячим чаем…

К вечеру «Апраксин» все-таки заблудился. Тогда, с большим трудом определивший, что корабль сильно снесло к югу, каперанг решил добираться не до Либавы, а до Ревеля… Лишь бы в Кронштадт с позором не возвращаться! Значит, следовало найти самый надежный в Финском заливе ориентир – маяк острова Гогланд – и уже от него «плясать» в этой кромешной снежной заверти.

Около трех часов пополуночи «Апраксин» заметил впереди какой-то тусклый красноватый огонек.

– Кого это тут еще в такую погоду нечистый носит? – пробормотал каперанг Линдестрем и велел попытаться связаться со встречным кораблем ратьерными сигналами. Тот не ответил. Огонек как будто приближался, и, чтобы не столкнуться с неизвестным, «Апраксин» начал маневр уклонения.

И тут броненосец «поймал» мягкий, но мощный толчок в самое днище. Некоторых моряков даже сбило на палубу. По корпусу от киля до клотика прокатилась тяжкая, противная вибрация, отчетливо ощутимая в каждом придонном отсеке. Движение вперед прекратилось, несмотря на натужный стукоток обеих машин. Как-то разом угасла и качка…

– Вашбродь, кажись, на мель сели! – растерянно гаркнул усатый богатырь-рулевой у штурвала, чудом устоявший при ударе на ногах.

На хронометре было 3 ч. 30 мин. Штурман Дурново определил координаты броненосца по счислению и, краснея, доложил командиру:

– Владимир Владимирович, а ведь это – не встречный… По ходу дела, это и есть маяк Гогланд, а мы в данный момент пребываем на банке около юго-восточной оконечности означенного острова…

Все попытки сняться работой собственных машин результата не дали. А осмотр нижних отсеков и льял крепко