Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей

иных лиц, неугодных «новому порядку», видный пропагандист мобилизации латышей на борьбу с «жидобольшевизмом». Оберштурмбаннфюрер СС, затем штандартенфюрер СС, первый латыш, удостоенный немцами Рыцарского креста; командовал 281-м Абренским латышским полицейским батальоном в ходе карательной операции «Зимнее волшебство» (на территории Белоруссии и России), затем – 42-м полком 19-й гренадерской дивизии войск СС Латышского легиона СС. Ранен, после эвакуации в Ригу 17 апреля 1944 г. скончался в госпитале.

Глорификация В. Вейса была начата сразу же после его смерти – генерал-инспектор Латышского легиона СС группенфюрер СС Р. Бангерскис и другие латышские коллаборационисты в апреле 1944 г. организовали «Фонд памяти полковника Вейса» с целью «заботы о сохранении памяти о полковнике Волдемаре Вейсе в латышском народе, восхваляя его героический путь на полях сражений и его деятельность в целом на благо латышского народа; популяризируя те идеалы и те духовно-нравственные ценности, которые определяли борьбу и ход деятельности полковника», а также «способствовать воспитанию латышской молодежи в духе героизма и любви к отечеству».[192] Позднее лестные характеристики Вейса трансформировались и в другие пропагандистские форматы. Так, 42-й полк 19-й латышской гренадерской дивизии войск СС был назван его именем. Захоронен Вейс в «Пантеоне героев» на Братском кладбище в Риге. После 1991 г. надгробная плита была отреставрирована, вблизи могилы штандартенфюрера СС В. Вейса ежегодно 11 ноября проводятся официальные торжественные мероприятия.

В редких случаях встречаются примеры отказа от коллаборационизма, но, как правило, со стороны лиц, ссылавшихся на преклонный возраст или состояние здоровья. Среди них особо следует выделить не ладившего ранее с режимом К. Улманиса генерала Мартиньша Пеникиса, считавшегося «демократом» и не посвящавшегося в планы государственного переворота 15 мая 1934 г. В ноябре 1935 г. он был уволен диктатором с должности командующего армией. В 1943 г. отказался занять пост генерал-инспектора Латышского легиона СС, в итоге доставшийся генералу Р. Бангерскису, не подвергся никаким репрессиям и умер в Риге в 1964 г. на 90-м году жизни.

* * *

Латышские эмигрантские мемуаристы и современные официальные историки в своих трудах неизменно подчеркивают, что латышские легионеры войск СС воевали исключительно против большевизма на передовой линии фронта и не имеют никакого отношения к зверствам в тылу и прифронтовой зоне. При этом в оценках Латышского легиона СС как феномена Второй мировой войны местная историография старается не акцентировать внимание на том, что немецкое командование, согласно распоряжению рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера от 26 мая 1943 г., относило к нему и все полицейские батальоны, участвовавшие в карательных акциях на территории Белоруссии, России, Украины, Литвы и Польши, постепенно включая их в состав 15-й и 19-й дивизий войск СС.[193]

Полковник Робертс Осис, во время диктатуры К. Улманиса занимавший должность адъютанта командира Латвийской армии, а позднее военного министра К. Беркиса, продолжил карьеру при немцах – был назначен командиром 1-го Рижского полицейского полка, отвечал за формирование отрядов латышской полиции, а затем занимал посты в Латышском легионе СС. Однако он не скрывал, оценивая состав полицейских батальонов, что «это были военные наемники, труд которых оплачивался».[194] Доктор исторических наук Карлис Кангерис, работавший в Стокгольмском университете (ныне – научный сотрудник Института истории Латвии Латвийского университета), также сделал «неприятное признание», что «члены латышских полицейских батальонов стали наемниками, которым платят за проведенную работу». В целом он пришел к выводу, что «полицейские батальоны для немецкого полицейского руководства были своего рода иностранным легионом, который можно использовать всюду и по любым надобностям».[195]

Ряды эсэсовских дивизий в 1944–1945 гг. пополнили и члены «команды Арайса» из латышских сил СД, печально известной массовым уничтожением евреев и сожжением белорусских деревень (в 1943 г. ее численность достигала 1200 карателей),[196] а сам Викторс Арайс в конце войны командовал батальоном в 15-й латышской гренадерской дивизии войск СС.[197]

Мотивация соучастия в нацистских преступлениях латышских коллаборационистов является одним из самых острых вопросов для историков из Латвии. В целом авторы рассматривают широкий спектр мотивов (от мести советской власти, а также ассоциировавшимся с ней русским и евреям за устранение авторитарного националистического режима в 1940 г. до низменных устремлений «маргинальных элементов»), но неизменно делают акцент на принудительности сотрудничества с немцами, преступлениях, совершенных «из-под палки» и из-за «больших ожиданий, обернувшихся горьким обманом».[198] При этом председатель VII Сейма Латвии (1998–2002), историк-любитель Янис Страуме откровенно подчеркивает в своих публикациях имевшуюся в Латвии широкую социальную базу для сотрудничества с нацистами: «Большая часть мужского населения, способного носить оружие, в первые дни войны симпатизировала немцам».[199] Однако энтузиазм первых дней у широких кругов населения быстро прошел, чего не скажешь о надеждах значительной части представителей бывшей военной, военизированной и гражданской администрации К. Улманиса, продолжавшей сотрудничество с немцами даже без каких-либо внятных «политических» обещаний германских властей.

Один из корифеев латвийской «оправдательной» историографии, нынешний руководитель Комиссии историков при президенте Латвии Инесис Фелдманис, как оказалось, усматривает в пособничестве нацистам полезную для латышей деятельность и даже своего рода движение сопротивления. Вот как выглядит этот по-своему выдающийся образчик изворотливой мысли: «В данном случае вместе с такими терминами, как “коллаборация” (обычное сотрудничество с оккупантами) или “коллаборационизм” (предательское сотрудничество) можно использовать дефиницию “тактическая коллаборация”, обозначив с ее помощью сотрудничество с немецкой оккупационной властью, направленное на достижение таких целей, которые, так или иначе, отвечали интересам латышского народа. Достоин обсуждения и вопрос о том, можно ли воспринимать и выделять тактическую коллаборацию как определенную форму движения сопротивления».[200]

Недобросовестное жонглирование терминами, продемонстрированное главным официальным историком Латвии, вызвало скептические вопросы и комментарии даже у тех ученых, которые вполне сочувственно относятся к «умеренно-оправдательной» риторике прибалтийских авторов. В частности, историк и политолог Эва-Кларита Петтаи иронично возражает латвийскому коллеге: «Как указывает сам И. Фелдманис, “тактическую коллаборацию” легко можно интерпретировать как тайное сопротивление. Означает ли это, что латышских легионеров, большая часть которых (не важно, наивно или нет) считала, что они честно борются за независимую Латвию, нам следует теперь рассматривать как настоящих борцов сопротивления? И как же тогда быть со всеми теми, кто работал в так называемом Латвийском самоуправлении и местных самоуправлениях, отдавал приказы конфисковать еврейское имущество, идентифицировать и дискриминировать своих еврейских сограждан или не возражали против таких приказов и организовывали гетто? Все ли они были “банальными уголовниками” или на самом деле – “тактическими коллаборантами”, так как некоторые из них тайно надеялись, что их покладистость, в конце концов, приведет к восстановлению Латвийского государства?»[201]

Латвийские официальные историки сетуют на «непонимание» российских и западных коллег, которые якобы не готовы углубиться в познание особенностей ментальной травмы латышского народа в годы Второй мировой