Вечный день - Юлиус Фучик

произошло. Солдаты, патрулировавшие в лесу, поймали русскую девушку, «солдата в юбке», как мы говорим, и с великим ликованием привели ее в деревню. Обер-лейтенанта в его избе не было, и орда солдат на свой лад забавлялась необычной добычей — к сожалению, такого сорта молодчиков, которые находят удовлетворение в «забавах» подобного рода, больше чем достаточно. Они изгалялись над девчонкой, хватали за груди и за брючки и ржали от удовольствия, когда она плюнула в лицо одному из своих мучителей. Услышав о том, что творят эти парни — Альберт Мергес рассказал ему, — Ганс бросился туда. «Скоты! — крикнул он. — Что вы себе позволяете?»

Солдаты отступили, и Ганс остановился перед пленницей. Позднее и я еще успел ее увидеть. Миниатюрная, лет двадцати, совсем еще юная девушка, с большими детскими глазами на худеньком личике; в овчинном полушубке, в меховой ушанке и бурках, она была очень мила. Военная форма удивительно шла ей. Весь ее облик был, пожалуй, слишком хорош для военной обстановки.

А дальше? Из Ганса мне только удалось выжать, что после его вмешательства она взглянула на него огромными глазами и, очевидно, хотела что-то сказать, но промолчала.

Тем временем вернулся Тамм. Взглянув на пленницу, он захохотал во все горло. «Вот это диковинный подарочек! — воскликнул он. — В лесу поймали? Ну-ка, пойдем ко мне, ягодка».

Придумав какой-то повод, Ганс тоже вошел в комнату лейтенанта. Через несколько минут он выскочил растерянный, взволнованный, со словами: «Тамм — скотина и трус!»

Только много позднее я узнал, что произошло в комнате лейтенанта. Тамм знал несколько русских слов, он хотел выведать у пленницы, сколько партизан в этом лесу и где их лагерь. Пленница лишь окинула его презрительным, словно оценивающим, взглядом и всем своим видом показала, что отвечать и не думает. Тамм вплотную приблизил лицо к ее лицу, прищурился и тихо, с угрозой прошипел: «Слышишь ты, ты, верно, не знаешь, с кем имеешь дело!» Девчонка подняла голову и только посмотрела на него. Тут Ганс не выдержал. «Потрясающая выдержка у этой малышки! Что за молодчина!» — воскликнул он. Тамм зарычал на него, с ума он спятил, что ли, восхищаться этим недочеловеческим созданием. Виселица ее ждет, эту стерву! Но раньше она заговорит!

Курт Кальгес, померанин, и еще кто-то ночью избивали девушку. До нас доносились крики, удары по голому телу. Несколько человек вышли из нашей избы и спустились вниз по деревенской улице, хотя ночью это было небезопасно. Ганс сидел в своем углу, уставившись в одну точку. Я следил за ним, боялся — вот-вот он вскочит, пойдет туда и навлечет на себя беду.

Вызвали двух солдат из нашей избы, им было приказано поставить у въезда в деревню виселицу.

Утром нас построили перед виселицей: две врытые в землю балки и третья, скрепляющая их, поперек. Все это больше походило на качели.

Явился обер-лейтенант, принял рапорт ротного фельдфебеля и произнес речь. Вы, дескать, знаете, поймана шпионка. В целях самообороны мы должны безжалостно уничтожать этих тварей. Действовать иначе равносильно самоубийству.

Привели пленницу. Смертельно бледная, она все же шла твердо, гордо подняв голову. Руки ее были завязаны на спине. Ни бурочек, ни меховой шапки на ней не было. Босая, простоволосая, ступала она по снегу. Мы смотрели на нее с бьющимся сердцем. И она смотрела на нас. И вот тут обер-лейтенант показал все свое негодяйское нутро. Он вызвал Ганса и велел ему привести в исполнение смертный приговор пленнице.

Ганс в ужасе отшатнулся. Обер-лейтенант издевательски прикрикнул: «Живей! Живей! Ефрейтор Кальгес поможет вам!»

Два солдата поставили стул под виселицей и набросили веревку на поперечину. Ганс Шпербер посмотрел на девушку, перевел взгляд на лейтенанта и не двинулся с места.

«Вы слышали?» — рассвирепел Тамм.

«Я этого не сделаю!» — сказал Ганс.

Мы испугались. У меня кровь стучала в горле, в висках, во всем теле, и тяжелая волна ее хлынула в лицо. Что сейчас будет? Бунт? Убийство?

«Что вы сказали?» — задыхаясь, произнес Тамм.

Ганс молчал.

Тамм взревел:

«Приказываю вам, ефрейтор Шпербер, привести в исполнение смертный приговор!»

«Господин лейтенант! Повторяю: я отказываюсь выполнить этот приказ. Я солдат, а не палач!»

Все, что последовало, пронеслось как в каком-то сумасшедшем калейдоскопе и показало, что военная машина еще действует. Раньше, чем мы опомнились, Ганс был арестован и уведен, а русская девушка повешена.

Когда мы, потрясенные, возвращались на квартиры, я услышал за спиной чей-то голос: «Это ему дорого обойдется!» Да, разумеется, для Ганса это хорошо кончиться не может, подумал я. «Гад! Гад проклятый!» Я обернулся. За мной шел Альберт Мергес.

12

— Об этом случае, естественно, говорили без конца, и, что самое ужасное, многие оправдывали обер-лейтенанта. Партизан, мол, нужно вешать, а не подчиняющихся приказу бросать за решетку — таков военный закон, и обер-лейтенант Тамм действовал сообразно ему. Конечно, до смерти избить девчонку — это нарушение закона, но — боже мой! — война есть война.

Я набросился на померанина, пусть, дескать, представит себе, что враг вторгся в Германию и немецкая девушка тоже воюет с захватчиками. Так что тогда сказал бы он о такой девушке? Ее во всех школьных хрестоматиях прославляли бы. Памятники ставили бы ей, улицы называли бы ее именем. Ее почитали бы и чествовали.

Померанин ответил, что он мыслит как немец и отказывается проводить подобные параллели. От них попахивает изменой родине. Мы обязаны мыслить как немцы и только как немцы, все остальное ведет к поражению. Нам нужно наконец усвоить: они или мы! Если мы хотим жить, русских надо уничтожать. Кто думает иначе, думает не как немец.

Альберт Мергес подтолкнул меня, и это было хорошо: я, наверное, не сдержался бы и наговорил лишнее. А тот малый был на все способен.

Меня страшно расстроило, что многие оправдывали совершенное злодеяние и разделяли позицию померанина.

Под вечер пришел Мергес и шепнул мне:

«Кальгес всем рассказывает, что Шпербер, даже сидя под арестом, все пишет и пишет в какую-то черную книжечку, Тамму следует заглянуть в нее, знать, про что Ганс пишет».

Один солдат из нашего взвода должен был вечером занять пост у сарая, где сидел Ганс. Я решил предупредить Ганса.

Старый сарай за домом лейтенанта приспособили для гауптвахты. Я осторожно подкрался туда. «Хельмерс, — попросил я, — позволь мне перекинуться словечком с Гансом». — «Только недолго», — ответил он. Я шепнул: «Подай знак, если кто подойдет».

В сарае на высоте человеческого роста было небольшое оконце. Я заглянул в него и с трудом разглядел Ганса. Он вытянулся на голом полу. Я тихонько окликнул его:

«Ганс! Ганс!»

Он мгновенно вскочил —