Вечный день - Юлиус Фучик

«Спасибо, что пришел», — сказал он.

«Я не просто так пришел, Ганс. Кальгес обратил внимание, что ты очень много пишешь. Берегись, он обязательно доложит об этом Тамму, и у тебя отберут твою книжечку».

Ганс уставился куда-то поверх меня в темную пустоту ночи.

«Я не знаю, о чем ты там пишешь, но думаю…»

Он не дал мне договорить:

«Ты прав. Книжечка эта не должна попасть на глаза Тамму. Мог бы ты взять ее и… передать ей? Скажи ей — это мое завещание». Ганс долгим взглядом как бы попрощался с книжкой и протянул ее мне…

Я сунул ее в карман.

«Не забудь: это написано для нее, только для нее!»

«Будь спокоен! Все в точности будет сделано, старик! Слушай, принести тебе твое одеяло? Здесь же убийственный холод. Окно не закрывается? Боже мой, ты же заморозишь себе все нутро».

«Это еще не самое страшное».

«Надолго он тебя?»

«Понятия не имею».

«Может, он отправит тебя в дивизию?»

«Да, возможно!»

«Мне надо идти, не то Хельмерс забеспокоится».

«Да, ступай!»

«Выше голову, Ганс! Не так страшен черт!»

Я сделал знак Хельмерсу и потихоньку ушел.

На следующее утро спустился к ручью умыться. Мы сделали во льду прорубь, чтобы не всегда умываться снегом.

Умывшись, я углубился в кустарник, росший по берегу ручья. Черная книжечка была со мной, хотелось заглянуть в нее. Но я колебался, вправе ли читать то, что предназначено только для нее?

Не успел я прийти к тому или иному решению, как меня позвали: «К господину обер-лейтенанту!» Я спрятал книжечку.

Перед домом лейтенанта толпилось несколько солдат, среди них — Альберт Мергес. Альберт поймал мой взгляд и глазами показал: будь начеку! Готовый к любой неожиданности, я вошел в комнату ротного. Он сидел за маленьким, сбитым из досок столом, рядом стояли померанин Кальгес и обер-ефрейтор Шенхальс.

Обер-лейтенант жестом велел мне подойти поближе. «Скажите, — начал он, глядя на меня в упор, — вам известно о каком-то дневнике, который вел Шпербер?»

Спасибо Мергесу, что предостерег меня. Не поведя бровью, я мгновенно ответил: «Нет, господин обер-лейтенант!»

«Как же так?» — спросил он и посмотрел на померанина.

«Ушерт не говорит вам правды, господин обер-лейтенант. Он знает, что Шпербер часто писал что-то в черной книжечке».

Тамм перевел взгляд на меня:

«Вы слышали, что сказал Кальгес?»

«Верно, господин обер-лейтенант. Шпербер иногда что-то записывал в какую-то книжечку. А что он там писал, понятия не имею. Неужели это дневник?»

Померанин зло и обалдело посмотрел на меня. Тамм обратился к нему:

«А вы точно видели, что Шпербер и на гауптвахте что-то записывал?»

«Так точно, господин лейтенант, совершенно ясно видел».

Тамм опять перевел взгляд на меня:

«Известно вам, где сейчас эта тетрадь в виде книжечки?»

«Нет, господин лейтенант!»

Тамм подумал с минуту и спросил:

«Вы разговаривали с Шпербером после его ареста?»

Семь бед — один ответ, мелькнуло у меня в голове.

«Нет, господин обер-лейтенант!»

Он отпустил меня. Выходя, я слышал, как Тамм сказал: «Книжку надо найти во что бы то ни стало, там, наверное…»

Больше я ничего не мог уловить.

Куда спрятать дневник Ганса? Я больше ни о чем не мог думать. Теперь померанин, негодяй, предал Ганса. И откуда только мог он узнать, что это дневник? Знал он, что в нем? Или предполагал? Так или иначе, куда мне деть черную книжку? Закопать где-нибудь? Под доски пола спрятать? Все казалось недостаточно надежным. Да и на крайний случай она должна быть под рукой.

И знаете, где эта книжица оставалась? В кармане куртки. Две недели спустя она уже была в Берлине.

13

«Тревога! Партизаны!» — этот крик разбудил нас 23 декабря, за день до сочельника. Мы вскочили, схватили оружие и выбежали из дома. Со стороны леса доносилась винтовочная стрельба. И пулемет строчил. Значит, довольно большой отряд партизан. Там, где в слабых сумерках рассвета различались виселицы, шел бой. Мы уже хотели броситься туда, но в этот миг над нашими головами пронесся снаряд — стреляли из орудий с заречных полей. Значит, и с фланга? Половину взвода Тамм послал вниз, к реке. С певучим звуком недалеко упала мина и взорвалась. Положение становилось угрожающим, ведь мы представляли собой только жалкие остатки нашего батальона, и было у нас всего лишь шесть пулеметов.

Скажу коротко, чтобы не утомлять вас подробностями. Ночью нас окружили, но не партизаны, а регулярные войска, в белых маскхалатах и на лыжах, с минометами и автоматами.

Обер-лейтенант Тамм твердо решил укрепиться в деревне, обороняясь до последней возможности, и мы забаррикадировались в домах и сараях.

Я был ранен в числе первых. Близко от меня разорвалась мина, большим железным осколком вспороло мне ладонь, несколько мелких застряли в теле, один покрупнее — в плечевой кости. С той минуты я знаю об этом сражении только со слов других.

Раненные в том же бою, которых позднее вместе со мною отправили в Германию, рассказали мне о событиях этого дня, стоившего нам больших потерь.

Дрались ожесточенно, кольцо вокруг нас сжималось все больше. А Ганс? Тамм заходил в сарай, где Ганс сидел под замком, и вышел оттуда с искаженным от ярости лицом. Потом вызвал к себе Кальгеса. Говорили, будто бы Ганс отказался воевать, заявил якобы, что арестанты не воюют, а русский плен вряд ли страшнее, чем его теперешний. Если действительно он так сказал, то это было крайне неосторожно, он-то ведь знал, с кем имеет дело. Тамм, как мне говорили, пригрозил Гансу — раньше чем последний солдат из нашей роты отправится на тот свет, мы тебе здесь это устроим.

Бой длился до вечера. Особенно губительны были мины, они производили страшные опустошения. От всего батальона к вечеру осталось только восемь боеспособных человек; ранено было тридцать, убитых — около шестидесяти. Те, кто был ранен, вышли живыми из этого боя.

Незадолго до наступления темноты к нам прорвались три наших танка. Русские все-таки не были настолько сильны, чтобы остановить их или уничтожить. Танки ворвались в деревню и оттеснили русских к лесу. Нас, раненых, положили на сколоченные доски, и один танк потащил нас по снегу за собой. Тамм, приказав поджечь оставшиеся избы, отошел под прикрытием танков.

Меня вместе с другими ранеными доставили в Можайск, там прооперировали и через два дня отправили дальше в тыл. В Смоленске я трое суток пролежал в лазарете, и тут мне повезло: с транспортом раненых меня отправили на родину. Ранения от мелких осколков оказались сравнительно легкими, и сильно