Белый легион в Парагвае. Русские герои Южной Америки - Дмитрий Михайлович Абрамов

к новому бою. Поблизости – кучи отстрелянных гильз. Мешки с песком у стрелковых и пулемётных гнёзд, фашины, разваленные взрывами, поваленные плетневые туры, засыпанные щебнем и землёй, линии окопов, массивы бревенчатых перекрытий, надолбов и колючей проволоки, вновь навеяли майору картину, когда-то увиденную им – образ из прошлого века.

Салазкин остановил коня метрах в ста пятидесяти северо-восточнее центрального бастиона и внимательно всмотрелся. Оголённая, истоптанная, изрытая снарядами и окопами, господствующая над округой высота с небольшим каменным, венчающим её бастионом, предстояла перед его взором. На верхнем ярусе этого каменного укрепления была видна группа офицеров, а впереди них у самых бойниц стоял полковник Иррасабаль и что-то разглядывал в бинокль на западе.

И здесь бывшего ротмистра ошеломило. Он вздрогнул словно от яркого синего света, сошедшего на него откуда-то сверху. Вспомнил то, что напоминало ему о глубоко пережитом в прошлом. Ему явилось, как ранее любимая им женщина – учитель женской гимназии в Севастополе привела его на Малахов курган. Они долго ходили там и осматривали бастион и памятники, связанные с обороной кургана. На второй день она повела Сергея на осмотр панорамы Франца Рубо «Оборона Севастополя», размещённой в специально построенном круглом здании на месте 4-го бастиона. Как опытного военного человека, увиденное на Малаховом и при осмотре панорамы, глубоко поразило и запало ему в душу. Он живо представил тогда значение и масштаб героических и в то же время трагических событий, отразившихся в судьбе и мисси России шестьдесят с лишним лет назад. Фигура полковника Иррасабаля, смотревшего в бинокль с верхов бастиона, была совершенно идентична фигуре адмирала Нахимова, смело рассматривавшего в подзорную трубу колонны атакующего противника. Вероятно, талантливый живописец увидел и написал этот сюжет, как центральный узел всей композиции.

И вот теперь и Малахов курган, и панорама Рубо, воскресшие перед глазами бывшего ротмистра Русской армии, обрели естество уже не в прошлом Севастополя и России, а в реальной жизни майора Парагвайской армии.

* * *

Утром 6-го июля прошла короткая, но жёсткая артподготовка боливийской артиллерии. Их самолёты также нанесли бомбовые и пулемётные удары по окопам и узлам парагвайской обороны. Следом боливийцы, перегруппировавшие свои силы за ночь, вновь устремились к форту. На южном направлении они попытались прорваться дважды. Но тщетно. На северном фасе их пехота снова и снова шла в атаку. Артиллерия практически смолкла, но беспрерывно били пулемёты, перекрывая выстрелы винтовок и карабинов. То там, то здесь вспыхивали струи огнемётов. То там, то здесь, боливийские самолёты кружили над фортом и пытались оказать помощь своей пехоте. Вода в кожухах пулемётов закипала так, что ей можно было заваривать кофе. Уже к полудню защитниками форта было отбито 15 атак. Боливийцы положили перед окопами и траншеями северного сектора форта около 200 солдат и офицеров.

«Упрямый немец» Ганс Кундт понял, что ему не «разгрызть» парагвайскую оборону, и стал отводить войска на запад. К вечеру сражение стало постепенно стихать. Ситуация на позициях вокруг форта постепенно вошла в статичное положение. Стычки патрулей и кавалерийских разъездов, рейды в тылы противника, короткие перестрелки – обыденность «позиционной» войны вновь накрыла округу.

* * *

«Лобовая авантюра» немецкого генерала при двух штурмах форта «Нанава» стоила боливийской армии более двух тысяч человек. Общие потери Парагвая в июльских боях под Нанавой составили около 650 человек (включая раненых и пропавших без вести). Из них 149 человек погибли на поле боя у форта.

Ганс Кундт подал прошение об отставке, но президент Боливии Саламанка не принял отставку. Он дал генералу шанс проявить себя ещё раз, хотя огромные потери ужасали и «решительного президента».

Эстигаррибия был в восторге от того, что ему удалось сдержать противника. Однако благоразумие не оставило командующего. На контрнаступление он не решился. Боливия по-прежнему была очень сильна. Часть погибших при «Нанаве» захоронили традиционным способом. Наступала жара и потому большую часть останков, павших в боях, из-за боязни эпидемии предали огню.

Ещё до окончания войны оба сражения под Нанавой стали сравнивать с подобными событиями Первой Мировой. Те, кто лично видел, да и те, кто слышал или читал об этой битве, называли её «Верденом Чако»[26]. Волны пехотных атак, лязг танковых гусениц, гром орудий, звонкие плевки миномётов, авиаудары, «пламенные приветы» огнемётов и горячие пулеметные очереди – картина поистине грандиозная и почти апокалиптическая для Южной Америки первой половины XX века.

* * *

В середине июля Сергей получил новое известие из Буэнос-Айреса. Писал ему Алексей Ивашов, находившийся на лечении после ранения в Аргентине. Он сообщал, что у него появилась связь с советским акционерным обществом «Южамторг», работавшем в Буэнос-Айресе. Там завязалась небольшая торговля между Аргентиной, Бразилией и Советами[27]. Так вот в Буэнос-Айрес из Севастополя и Одессы нет-нет, да приходили корабли. Из этого акционерного общества ему и передали письмецо, адресованное Сергею Сергеевичу Салазкину, от какой-то неизвестной дамы из Севастополя. Её подпись на конверте по вполне понятным причинам была совершенно неразборчива. Точного обратного адреса также не было. Было написано только слово: «Севастополь». Судя по штемпелю на конверте, письмо было написано ещё в 1928-м году и долго искало своего адресата. Ивашов обещал выслать это письмо Салазкину отдельным конвертом.

И действительно, через день Салазкин получил ещё один конверт из Буэнос-Айреса с письмом, вложенным в потрёпанный старый конверт, присланный из страны Советов. С трепетом он раскрыл его и узнал давно забытый, красивый почерк учительницы словесности:

– «Здравствуй, дорогой, милый Сергей! Не знаю, когда дойдёт до тебя это письмо, но чувствую и надеюсь, что когда-то дойдёт. Молюсь за тебя, и Господь явно слышит мои молитвы.

Как ты жив и здоров? Надеюсь, что, жив. Но я лишь очень приблизительно знаю, где ты сейчас. Твой след затерялся в 1922-м году, после Галлиполийского лагеря. От тех, кто вернулся в СССР после 1922-го года, я узнала, что ты перебрался куда-то в Латинскую Америку. Я решила написать и отправить тебе письмо со знакомыми людьми, хотя это связано с большим риском. Так или иначе, но я была обязана написать и известить тебя о том, что у меня в феврале 23-го года родился ребенок. Это – мальчик – твой сын. Я назвала его Дмитрием в честь своего покойного отца. Отца расстреляли большевики в ноябре 22-го года.

Дорогой Сергей, я живу с сыном одна. Замужем не была и не пойду. Но фамилию сменила. Сыну пошел восьмой год. В этом году он пойдёт в школу. В той школе я – учитель русского языка и литературы. Дмитрий растёт любознательным и резвым мальчиком. Очень похож на своего отца.

Не надеюсь получить ответ от тебя. Но уверена, что права в своём желании написать тебе. Прощай милый.