Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г - Владимир Александрович Иванов

части все Закавказье оставалось в непосредственном ведении главнокомандующего Грузией, а северная часть Кавказа отходила под управление кавказского и астраханского губернатора, в лице которого сосредоточивалась военно-административная власть и над Кавказской линией. Выбор государя на эту новую должность остановился на Ртищеве, и в феврале 1811 года он прибыл в Георгиевск. Кратковременное управление Ртищева Линией принесло некоторую пользу в чисто гражданском отношении он успел восстановить порядок во внутренних делах, которого не было при его предшественнике генерале Булгакове. Но в отношении военном действия его были неудачны»[178].

Безусловно, Ртищев не имел особого опыта в подобного рода делах и нередко попадал впросак. Потто подробно останавливается на описании ошибочных распоряжений Ртищева в его взаимоотношениях с горцами. «Принятая им система держать в повиновении горцев посредством подарков и денег была роковой ошибкой, отозвавшейся на Линии по отъезде Ртищева горькими последствиями. Ермолов в своих записках о Кавказе приводит несколько весьма любопытных фактов, могущих служить прекрасной характеристикой деятельности Ртищева. Желая, например, доказать миролюбивое настроение горских народов, он уговорил кабардинцев отправить в Петербург депутацию, чего не мог добиться ни один из его предшественников, но он не заметил, что в этой депутации не принял участия ни один из представителей почетнейших кабардинских фамилий. Между тем «шайка бродяг и бездомников», как называет депутацию Ермолов, принята была в Петербурге весьма благосклонно, и некоторым из депутатов даны были штабс-офицерские чины и богатые подарки. Возвратившаяся депутация даже прямо презиралась гордой черкесской аристократией, и таким образом все это импровизированное выражение преданности кабардинского народа могло только разве ухудшить положение дел на Линии, и действительно, набеги, убийства и грабежи продолжались после того еще с большей интенсивностью. Еще неудачнее была попытка Ртищева устроить мирные сношения с чеченцами – народом в высшей степени необузданным, диким и вероломным, не признававшим никогда никаких договоров. Собранные с этой целью в Моздок чеченские старшины были осыпаны подарками, но в ту же ночь, возвращаясь домой, напали за Тереком на обоз самого Ртищева и разграбили дочиста почти на собственных глазах генерала.

Ртищев Н.Ф.

Памятником пребывания Ртищева на Кавказской линии осталось также укрепление святого Николая, воздвигнутое на Кубани на такой низкой местности, что во время разливов реки вода наполняла все укрепление и казармы. Болезненность и смертность в крепости превосходили всякое вероятное. «Трудно сказать, – говорит Ермолов, – чего желал Ртищев более нездорового или более бесполезного места. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление»[179].

Однако, историк все таки подчеркивает, что положение Ртищева было незавидным. Да, вдобавок, он сам никогда и не стремился принимать на себя такую громадную ответственность, а приняв ее – страшно этим тяготился. Но, как верный солдат, старался, по мере сил и дарований, выполнять возложенные на него задачи. «Главнокомандующим в Грузию Ртищев назначен был помимо желания. Человек уже преклонных лет, не отличавшийся ни решительностью характера, ни выдающимися заслугами и военными дарованиями, Ртищев с крайней неохотой принял на себя тяжелую обязанность быть правителем обширного и беспокойного края. Особенно тяготило его то обстоятельство, что он попал в Грузию в трудную эпоху двенадцатого года, когда правительство, занятое приготовлениями к громадной борьбе с Наполеоном, естественно, не могло уделить южной своей окраине того внимания, какого требовали обстоятельства тогдашнего времени. Между тем, действительно, Паупуччи оставил в наследство Ртищеву самое сложное и запутанное положение дел, требовавшее для своего разрешения незаурядной энергии. Турки угрожали отнять Ахалкалаки; персияне ворвались уже в Елизаветпольскую провинцию и на границе Карабага держали значительные силы; в Кахетии еще тлело восстание; царевич Александр вторгся в самую Грузию, а многочисленные скопища лезгин, наводнившие всю Картли, угрожали самому Тифлису; Дагестан кишел заговорами; в Кабарде поднималось сильное брожение. Между тем чума опустошала границы, а в районе Военно-Грузинской дороги восстали осетины, хевсуры, пшавы и тушины, которые, разрушив все мосты, совершенно перервали сообщения с Кавказской линией. К довершению всего русские полки не имели полного комплекта, а о помощи из России нечего было и думать. В таких обстоятельствах не действовать было невозможно, и Ртищев, по его любимому выражению, «призвав на помощь всемогущего Бога», решился действовать, но не иначе, как со свойственной его характеру и летам осторожностью»[180].

Следует отметить, что пресловутая осторожность Ртищева, нередко перетекала в крайнюю нерешительность. Изначально, не очень хорошо знакомый с местными реалиями Ртищев, нередко не знал как поступить правильно. Однако, этот существенный недостаток иногда с лихвой компенсировался у него наличием таких деятельных, решительных и опытных военачальников, как, например, П. Котляревский. У Н.Ф. Ртищева проявлялась также одна замечательная черта он мог (невзирая на попранное честолюбие) признавать собственные ошибки и воздавать должное своим более прозорливым подчиненным. Как отмечает тот же В. Потто «Таким образом только энергичная деятельность вождей цициановской школы спасла Закавказье от печальных результатов, которыми могли отозваться нерешительность и недальновидность Ртищева. Но Ртищев был замечательно честный человек. Он не только сознался в ошибочности своих мнений, но в своем донесении государю прямо указывает на энергию Котляревского, как на исключительную причину успехов в персидской войне»[181].

Сейчас уже трудно однозначно сказать, чем был обусловлен выбор императора Александра I, павший на человека с вполне заурядной для того времени, среди профессиональных военных биографией. Однако, факт остается фактом – решать сложнейшие задачи и подписывать будущий мир – пришлось именно ему, а не многим, уже прославленным до этого его современникам.

Как уже было отмечено, несмотря на сложную обстановку, в Петербурге хотя и не испытывали особых иллюзий, однако не совсем теряли надежды на заключение мира. Тем более, что со стороны Ирана вновь начали поступать сигналы подобного рода. Так, еще в начале 1812 г., посредством эриванского хана Ф.О. Паулуччи был уведомлен о том, что тегеранский двор желает вновь приступить к переговорам[182]. Уже в письме-инструкции новому главнокомандующему Н.Ф. Ртищеву от 7 апреля 1812 г. граф Н.П. Румянцев, обозначил основные условия, на которых следовало добиваться заключения мира с Ираном. В отличие от прежних лет, принимая во внимание надвигавшуюся войну, Россия теперь отказывалась от ранее предъявленных требований (проведение демаркационной линии по р.р. Кура, Араке и Арпа-чай) и соглашалась заключить мир на основе статус-кво[183].

Получив эту инструкцию, Н.Ф. Ртищев отправил в Иран с письмами, в которых выражалось согласие на мирные переговоры, надворного советника Фрейганга. В ответ на это, Аббасом-Мирзой в Тифлис со словесным поручением (в качестве подтверждения готовности иранской стороны к переговорам) прибыл Хаджи-Абдул-Хасан. Потом в Иран отправился его адъютант Попов. Однако, вновь как и прежде, из всех