Искупление - Элис МакДермотт

ночью или вечером в полном обмундировании на фоне многоквартирного дома. На руках он держал босую девочку в пижаме. Девочка обвивала руками его шею, уткнувшись щекой ему в плечо, а он серьезно смотрел на фотографа. (По словам Стеллы, в тот момент он думал: «Свали с дороги».)

Было очевидно, что умненькая Стелла – его любимица.

За обеденным столом она так же свободно высказывала свои мнения, как в Мэримаунте, и отец никогда с ней не спорил, как поступил бы мой, лишь молча слушал и кивал, а потом говорил домашним: «В этом что-то есть».

Мать Стеллы, наоборот, горестно качала головой и вставляла фразы вроде «Помягче, милая», или «У всего есть обратная сторона, Стелла», или – чуть более вспыльчиво – «Обязательно так себя вести?».

Ее легкий южный акцент, наверное, был самым чужеродным звуком в этом типичном для Куинса доме.

Мать Стеллы заметно располнела со времен своей модельной юности, но у нее по-прежнему было красивое лицо и роскошные каштановые волосы. Даже в этом маленьком, густонаселенном доме она сохраняла элегантность и отрешенность, подиумную походку. Стелла жаловалась, что мать вечно делает уборку, но при мне она лишь скользила по комнатам в нарядной блузе, обмахивая все поверхности тряпочкой (бывшим подгузником), а лимонный запах полироля тянулся за ней, как шлейф «Шанель № 5».

* * *

В комнате Стеллы на чердаке мы ели стряпню бабушки и прабабушки, пили холодный чай или имбирный эль (летом), горячий чай или какао (зимой), а еще болтали, читали, обсуждали и спорили. Хрущев, Кастро, Гэри Пауэрс[37], Дороти Дэй и далай-лама, четверка из Гринсборо[38] и «Первая семерка»[39], эффективность массовых протестов, порочность военно-промышленного комплекса, забота о бедных, Папа Римский, церковь. Боже мой. Стелла была неудержима, ненасытный ум, и угнаться за ней было трудно.

Благодаря Джорджу Оруэллу и Артуру Кёстлеру, Джозефу Маккарти и радиопроповедям епископа Шина – а еще монахиням, которые учили нас в школе и колледже, – мы знали об ужасах коммунизма все.

Это была наша любимая фантазия: сидя в комнате Стеллы, мы представляли, что с нами станет, если победят коммунисты. Бог упразднен. Статуи святых и кресты запрещены. Наши дивные соборы – даже собор Святого Патрика! – дворцы для правящего класса. Скромные приходские церкви и часовни увиты колючей проволокой и охраняются вооруженной стражей.

Все женщины должны ходить на работу. Каждое утро сдавать своих детей, даже малышей и грудничков, в какой-нибудь кирпичный или бетонный государственный институт. Наши пожилые родители, дедушки и бабушки сосланы на заброшенные склады (никаких больше милых старушек на кухне, в кругу любящей семьи), чтобы ничто не мешало нам исполнять свои обязанности в конторах, на заводах, на стройках. (Мы видели снимки крепких, суровых советских женщин в косынках, подметающих московские улицы.)

Чувство долга перед семьей стерто во имя работы, которая в этом безбожном мире – единственный источник счастья, смысл жизни, отрада и надежда наша[40].

Нелепость, скажешь ты. И будешь права. Как серьезно представляли мы это безрадостное будущее, это дьявольское влияние, которое навеки изменит нашу невинную жизнь!

С другой стороны, как только я написала это, мне пришло в голову, что в моем доме престарелых четыреста человек. Ни одного постояльца моложе семидесяти. И среди сверстников я не знаю никого, кто жил бы вместе с родными.

Приходский сад, где я работала, давно закрыт. Школа, в которой училась я сама, на грани банкротства – из-за малого числа учеников и компенсаций жертвам домогательств.

Старый бруклинский собор, где меня крестили, где была свадьба моих родителей, – теперь кондоминиум. Не из дешевых.

Так что, быть может, наши антиутопические фантазии оказались не так уж далеки от реальности.

Как там у Эмили Дикинсон? «Ждала со страхом – и пришло…»[41]

Конечно, это шутка. Ностальгия старушки по потерянному миру, несмотря на все его несовершенства.

* * *

Весной 1961 года, когда мы учились на последнем курсе, про «рейсы свободы»[42] писали во всех газетах. Перед самым выпуском Стелла узнала, что некоторые мэримаунтские монахини (те, которыми мы особенно восхищались) едут на лето в Бирмингем – регистрировать избирателей, выступать за расовую интеграцию, поддерживать борцов за справедливость.

В июне она уговорила меня поехать в Алабаму вместе с ней.

Она все спланировала. Две недели, дольше, если все пойдет как надо. У каждой из нас была подработка на лето (у меня в «Кляйне» на Сентрал-авеню, у Стеллы в «Мэйсис») и «настоящая работа», которая начнется в сентябре. Я буду воспитательницей в детском саду, Стелла – секретаршей в приютской больнице на Манхэттене.

Стелла говорила, что две недели можно освободить, поменявшись сменами с другими сотрудниками, а если мы решим задержаться в Алабаме и нас уволят, ну и что с того? Летние подработки – удел подростков.

Поедем на «Свонелёте». Он выдержит, Стелла была уверена. Заночуем в Шарлотсвилле, где жила тетя Лорейн с тех пор, как вышла замуж за преподавателя Университета Вирджинии. Наутро продолжим путь.

Зная, что отец будет волноваться, прекрасно зная, что он не одобрит нашу затею («В этой стране всем трудно живется» – таково было его мнение о защите гражданских прав), я сказала ему, что Шарлотсвилл – конечная точка нашего маршрута. Две недели поездок по особнякам в неоклассическом стиле и походы в горы Голубого хребта. Каникулы перед началом работы. Соврать было легко.

Пасмурным утром, когда Стелла подъехала к моему дому, отец, как было принято у мужчин его поколения, проводил меня до машины, неся в руках мой маленький чемодан. Завидев нас, Стелла принялась расчищать пассажирское кресло, швыряя назад книжки и бумажки, будто ей только пришло в голову, что мне нужно где-то сидеть.

– Она ведь знала, что ты едешь? – спросил отец.

– Не уверена, – ответила я.

Когда я села в машину, он наклонился к открытому окну. Широкое ирландское лицо гладко выбрито. На нем была рубашка с короткими рукавами, хотя он никуда не собирался. Тем летом он вышел на пенсию, ему было шестьдесят шесть.

– Будьте осторожны, девочки, – сказал он.

Стелла улыбнулась:

– Я за ней присмотрю, мистер Риордан.

Было видно, что он едва сдерживает слезы. С тех пор как умерла мама, расплакаться он мог легко.

– Присматривайте друг за другом.

Машина тронулась, я выглянула в окно и помахала. Отец так и стоял на тротуаре. Я знала, что ему тяжело отпускать меня в это приключение. А мне тяжело было представлять его одного в пустом доме.

– Ничего с ним не случится, – сказала Стелла. Она хорошо меня знала. – Будет завтракать кексами и