Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г - Владимир Александрович Иванов

указывалось, что миссия Гардана должна была изучать Иран и с «точки зрения торговли»[291]. Гардану вменялось в обязанность заключение нового полномасшатбного франко-иранского договора (на базисе договоров 1708 и 1715 гг.). В результате, в конце декабря 1807 г. Гарданом был заключен с иранской стороной договор из 23 статей, основной смысл которых сводился к закреплению французского влияния в Иране[292]. Так, в частности, в третьей статье отмечалось, что французским подданным отдается приоритет перед коммерческими и политическими деятелями из иных стран. Вообще, французы получали право экспортирования из Ирана любых предметов и товаров, «будь то материи, будь то съестные припасы или лошади, овцы из Керманшаха и пр., без того, чтобы кто-либо мог этому воспрепятствовать». Также французская сторона освобождалась на три года от уплаты пошлин. Пошлина должна была взиматься лишь в дальнейшем, но только единовременно, и не более 3 % от стоимости товара. Французская сторона выказала живейший интерес и к острову Харак (Каррак), который, согласно статье 17-й договора должен был отойти в собственность французов после захвата иранцами Грузии. Так. в частности, там было сказано следующее «Поскольку представители французского двора выразили желание, чтобы персидский двор преподнес им в дар остров Харк… для учреждения там торговых контор, было постановлено, что после эвакуации русскими Грузии и всех персидских провинций… персидский двор отдаст и предоставит им вышеупомянутый остров, с тем, чтобы они там обосновались и чтобы этот остров стал впредь и навсегда их собственностью»[293]. Стратегическое значение данного острова было верно оценено французами. По заявлению Гардана, он господствовал над устьями Евфрата и тигра, и владеющий им – контролирует Басру[294]. Французский агент Трезель, в своей записке от 29 июня 1808 г. также ставил вопрос о возможности создания французских баз в Персидском заливе. Речь, в первую очередь, шла о необходимости контроля над Бендер-Аббасом и Буширом[295]. Тем не менее, во Франции остались не совсем довольны. Шампаньи в письме Гардану от 2 ноября 1808 г. отмечал, что необходимо было вовсе устранить пошлины на французские товары, а не устанавливать трехлетний срок[296].

Вообще же, миссия Гардана, как уже отмечалось, была нацелена на более широкие перспективы. Так, в одной из своих докладных записок (май 1808 г.) Гардан рассматривал вопрос о создании торгового пути через Багдад, Александрию и Средиземное море, целью которой являлся подрыв английской и русской торговли через персидский залив и Каспийское море с Ираном[297]. Несмотря на Тильзит, французская дипломатия продолжала деятельно работать и над сближением Ирана с Турцией. В результате, в Тегеран прибыл Рефи-эфенди с целью ведения переговоров на предмет заключения тройственного франко-турецко-иранского союза[298]. Однако, намечавшееся ирано-турецкое сближение было сорвано благодаря победе русских над турками 18 июня 1807 г. под Арпачаем.

Тем не менее, иранцы продолжали надеяться на французскую помощь. Так, в марте 1808 г., Гудович, раскрывая мотивы неуступчивости иранской стороны, писал канцлеру Румянцеву «По собственному признанию персиян известно, что продолжаемые мною переговоры с ними о мире никогда бы не имели встречаемой доселе медленности и затруднений, если бы Баба-хан не опирался на те обещания, кои деланы были оному от Франции при существовавшей войне с Россиею». В результате, Гудович советовал чтобы от Франции добивались нейтралитета в персидском вопросе на основе мира с России[299].

Во время Тильзитских переговоров Наполеон неявно выдвигал вопрос о разделе Османской империи. Так, отмечалось, что в случае отказа Порты от посредничества Франции, или неудачи во время переговоров в целом, предусматривались французско-российские негоциации для того, чтобы «освободить из под ига и мучений турецких все провинции Оттоманской империи в Европе, за исключением Константинополя и провинции Румелии»[300]. Однако, несмотря на заключенное при посредничестве Франции в августе 1807 г. русско-турецкое перемирие, французская дипломатия вела двойную игру. Посол Франции Себастиани в Константинополе поощрял Турцию к срыву русских мирных предложений, а сам Наполеон, 2 февраля 1808 г. направил Александру 1 письмо, в котором вновь ставил вопрос о походе в Индию и о разделе Османской империи (разговор об этом был затеян немного раньше – 21 января 1808 г. послом Коленкуром). Но в беседе с Коленкуром, император Александр I отметил, что «Мое честолюбие ограничивалось Молдавией и Валахией»[301].

Зная о двусмысленной позиции Франции, российская дипломатия попыталась использовать эти переговоры с тем, чтобы окончательно уяснить для себя настоящие интересы Наполеона на Востоке в целом, и в иранском и турецких вопросах в частности. Как отмечает А. Иоаннисян «Начатые в марте 1808 г., в связи с письмом Наполеона, русско-французские переговоры были использованы русской дипломатией, чтобы выяснить истинные намерения Франции на Востоке. И нужно сказать, что русской дипломатии удалось справиться с этой задачей. Румянцев, в целях зондажа, сделал ряд предложений, во время обсуждения которых царскому правительству удалось установить следующее во-первых, что Наполеон думал при всех случаях привлечь к разделу европейских владений Турции также и Австрию, с тем, чтобы противопоставить ее России; во-вторых, что он намерен был установить французскую гегемонию на всем Востоке путем захвата не только Греции, Албании, Египта, Сирии, малоазиатского побережья, но и, прежде всего, Дарданелл. На прямой вопрос Румянцева – кому он предполагает отдать Дарданеллы, Коленкур ответил «Я бы взял их для Франции». По настоянию Румянцева, французский посол изложил в письменном виде свои возражения на настояния русского канцлера»[302].

Таким образом, для российской стороны совершенно очевидными становились планы Наполеона. Во время очередной беседы с Румянцевым, Коленкур сетуя на неуступчивость русской стороны, заявлял следующее ««ключи от Черного моря и от Мраморного моря – это много для одной двери. Было бы уже много иметь один ключ. Этого, мне кажется, даже нельзя предполагать, ибо каждый должен иметь свой ключ… Доли неравные… Один Константинополь больше стоит, нежели все, что вы даете в Европе. Сегодня, граф, вы не великодушны»[303]. В беседе с Коленкуром от 12 марта 1808 г., уже сам император Александр I прямо отверг французские инсинуации, не скрыв от французского посла мотивы своей позиции. Повторил он свое мнение и позднее. Так, он отметил «Я не хочу поставить мою страну в более затруднительное положение, чем то, в котором она находится благодаря соседству с турками. Если Франция будет владеть Дарданеллами, мы потеряем больше, чем выиграем»[304].

В персидском вопросе российская дипломатия также отнеслась со вполне обоснованным подозрением к индийским планам Наполеона. Вместо этого, во время беседа с Коленкуром от 20 февраля 1808 г., Александр I настоял на выполнении французами союзнических обязательств. Аргументируя тем, что продолжение войны России с Ираном исходит из интересов