В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

– Сыночек мой на третий день воевать ушел. Только одно письмо от него было. А после ни одной весточки, –  сквозь плач заговорила пожилая женщина, продолжая гладить по голове спящего у нее на коленях Витю. –  Невестку мою загубили, а потом и внучек маленьких.

Она замолчала, теряя самообладание и последние душевные силы. Илья положил руку матери на плечо, пытаясь поддержать ее в самый тяжелый период жизни.

– Жену брата, его мамку, –  кивнул он на племянника, –  прихвостень фашистский отравил. А племянниц моих, дочек ее…

Он остановился, не в силах продолжать тяжелый рассказ и отвернулся к окну, за которым еще виднелись вереницы бредущих по деревенской улице беженцев. Никто его не подгонял, не просил продолжения рассказа. Люди смотрели на непрошеных гостей и жалели их, почти не веря в происходящее. Но понимая, что подобное вполне может когда-нибудь случиться с каждым, что беда способна прийти в любую семью.

Хозяйка дома протянула Илье железную кружку с водой, молча предлагая напиться с дороги. Он взял ее, понимая, что давшие ему пристанище люди ожидают продолжения повествования происходящего за пределами их деревни, куда слухи и новости с трудом когда-либо доходили, тем более в военное время. Он сделал несколько глотков, посмотрел на согнувшуюся под тяжестью физической и душевной усталости мать и продолжил после нескольких тяжелых вздохов рассказ:

– Настю, невестку нашу, прямо в огороде схоронили.

Все присутствовавшие в комнате, кроме самых маленьких детей, широко открыли глаза, сосредоточив взгляды на рассказчике.

– Немцы не давали на кладбище покойников хоронить. Там и так все завалено вдоль ограды. Особенно когда бои шли прямо в городе, –  медленно продолжал Илья, глядя в одну точку, –  так мы ее прямо в траншее закопали, Настю нашу.

Напуганные хозяева дома с озабоченным видом переглянулись. Женщины всплеснули руками и начали вытирать бегущие по щекам слезы.

– Тамарочке только восемь месяцев было, –  монотонно продолжал говорить Илья, –  а матери-то нет больше, молока материнского нет. А кормить-то чем? Мучались с ней: то картошку разжевывали и давали, то хлеб. А она все плачет и плачет.

Он всхлипнул, не в силах вспоминать и повествовать о самых тяжелых днях в своей жизни. Глаза молодого человека наполнились влагой, подбородок задергался, он часто заморгал, глядя то мать, то в окно.

– А нам немецких солдат на постой дали, –  снова нашел он в себе силы продолжить рассказ, еле сдерживая нахлынувшие эмоции, –  они терпели, терпели ее плач, нас предупреждали, кричали, ругались. А потом один из них выкинул ее в сени на мороз. Мы в ту ночь впервые заснули. Сил уже не было ее нянчить. Мать четыре ночи глаз не смыкала, мучилась с ней. Утром проснулись, а Тамары нет. В сени кинулись, а она там. Только синяя уже.

Он заплакал, дергаясь всем телом, громко всхлипывая и уже не пытаясь сдерживать себя. Сердобольные женщины тоже залились слезами, вытирая намокшие лица передниками. Старик на печи отвернулся, перестав смотреть на Илью. Старшая дочь хозяйки уткнулась в грудь матери, крепко обнявшись с ней, и тоже заплакала, не выдержав напряжения от горестного повествования гостя.

– Оставайтесь уже, не гнать же вас, –  проговорила сквозь слезы женщина. –  Потеснимся как-нибудь.

Илья, будто получив возможность выговориться и подсознательно ища успокоения, перевел дыхание, резким движением не то вытер, не то размазал рукавом пальто по лицу слезы, осмотрелся и, увидев, что его все еще внимательно слушают, продолжил свое скорбное повествование:

– Вале, второй племяннице, четвертый годик шел. Они вместе с Витей, –  он посмотрел на спящего на коленях у матери племянника, –  тифом заболели. Тяжело им было. Мучение одно. Мать последние силы с ними растратила. От нас даже немцы ушли, узнав про тиф. Витя выкарабкался, а Валя не смогла, так и умерла у нас на руках.

Он залился горьким плачем, громко всхлипывая, словно кашляя. Молодого человека затрясло, он стал раскачиваться из стороны в сторону и пытаться неловкими движения непослушных от истерики рук вытирать лицо.

– Ты б его умыла, Таечка, –  тихо сказал с печи дед, обращаясь к молодой женщине.

– Сколько же горя выпало людям на этом свете, –  запричитала старушка, не в силах отвести взгляда от ревущего навзрыд Ильи.

Хозяйка первая взяла себя в руки и, чтобы не поддаваться общему настроению, подхватила всех своих детей и отвела их в угол комнаты, отделенной от общего помещения узорчатой занавеской.

…Тепло одетый Витя стоял на краю небольшой деревенской торговой площади, где действовал почти стихийный рынок, возникший по причине большого количества прибывших на постой беженцев из Мценска. Повсюду сновали люди, пытавшиеся прежде всего либо купить что-нибудь съестное для себя и своих детей, либо найти кого-либо близкого, потому как неожиданное изгнание из родного города и хаос передвижения по дорогам в лютый мороз разлучили многих. Люди шумели, кто-то громко плакал. Обливающиеся слезами женщины торопливо обходили площадь, постоянно оборачиваясь и оглядываясь по сторонам с явными намерениями отыскать кого-то. Некоторые пытались обменять какую-нибудь вещь, чтобы получить взамен продукты питания. Кто-то просто продавал или выменивал картошку, соления, молоко и даже мясо, делая это не совсем успешно, так как прибывшие беженцы, как правило, ничего не имели, давно уже потратив все финансовые средства в первый месяц оккупации. Такие из-за отсутствия возможности купить что-нибудь ставили себя и своих домочадцев на порог голодной смерти.

Некоторое время Витя стоял молча и оглядывал торговую площадку. Он специально ушел из дому, не в силах смотреть на ту идиллию, что там была. Подобного он сам был лишен с момента потери матери, а потом и сестер. Хозяйка дома была ласкова со своими детьми, называла их уменьшительно-ласкательной формой имен, а они ее слушались, то и дело стараясь помочь или чем-нибудь угодить ей. Насмотревшись на это, под взглядом своей бабушки Витя вышел из дому, чтобы хоть как-то успокоиться. Он влился в толпу народа, которая привела его к площади, и стал просто смотреть на происходящее там.

Кто-то громко кричал рядом с ним:

– Молоко, молоко, свежее молоко!

Кто-то просто произносил во весь голос чье-то имя, пытаясь найти, видимо, этого человека. Кто-то звал кого-то, кто-то громко ругался. Кто-то плакал.

– И где она корову держит при немцах? – нервно произнесла одна женщина, проходившая мимо стоящего в стороне Вити.

– Так староста прикрывает ее! – ответила ей вторая. –  Молочко-то все любят!

– Купите картошечки, недорого отдам, –  послышался еще откуда-то голос.

Мальчик наблюдал за одной женщиной, по бокам которой прижимались двое маленьких ребятишек. Она что-то тихо, почти неслышно бормотала, глядя на одну из торговок и протягивала к ней руку с повернутой вверх ладонью.

– Много вас