В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

от взоров стражей сердобольных местных жительниц. Гитлеровец заметил женщин, стоявших в удалении. На ходу он скинул с плеча карабин, взмахнул им и выкрикнул ругательства на немецком языке, требуя покинуть близлежащую к лагерю территорию. Однако женщины не уходили. Они молча сверлили взглядами немецкого солдата, изредка негромко посылая в его адрес проклятия. Увидев упорство и нежелание выполнить его требования, гитлеровец остановился и демонстративно положил кисть на затвор карабина, показывая серьезность своих намерений. Только теперь, увидев это, женщины повернулись и удалились прочь.

Большинство их мужей и взрослых сыновей еще в прошлом году, до наступления оккупации, покинули свои дома и отправились на фронт, мобилизованные на защиту Отечества. Кого не успели призвать из-за работы в органах власти или в сельском хозяйстве, те в большинстве своем пополнили ряды немногочисленных и порою стихийно сформированных партизанских отрядов. Немногие остались в своих домах и стали служить новой власти, обрекая себя и свои семьи на тихую, негласную ненависть и презрение остальных, кто оставался честным перед своей совестью.

Никто в их деревне не успел еще получить похоронку, ни до одной семьи не дошла ни скорбная, ни радостная весть. Слишком быстро были завоеваны эти места, слишком скоро военная машина прокатилась стальным катком по этой территории и направилась дальше, на север, в направлении Москвы. Находясь в оккупационной изоляции и не имея возможности получать вести из-за линии фронта, селяне не знали о том, живы ли их близкие. Но, видя гонимых через их деревню пленных красноармейцев и наблюдая за их содержанием в близлежащем концентрационном лагере, получая скудную, на уровне слухов, информацию о происходящем на фронте, они могли только догадываться, что там происходит, и переживать за судьбу своих мужей, отцов и сыновей.

Витя с друзьями присоединился к убегающим от охранника женщинам, которые, едва расстояние показалось им безопасным, сбавили шаг и стали переговариваться между собой:

– Подкормить бы их надо тем, что есть, –  негромко сказала одна.

– А ты, поди подойди! Вон, этот, как ружье свое вскинул! Стрельнет не раздумывая, –  отвечала ей вторая.

Диалог между женщинами затягивался. Находясь между ними, Витя неожиданно предложил:

– А давайте я отнесу! Я шустрый. И я – ребенок, по мне стрелять не будут.

От удивления все остановились и посмотрели на мальчика, слова которого ввели в оцепенение даже его друзей.

– И ты совсем не боишься? – наконец спросила его одна из женщин.

– Ни капельки! – бравировал Витя, еще совсем не отдавая по своей детской наивности отчета своим словам.

– А, так ты Мценский! С бабушкой и хромоногим дядей живешь? – посмотрела на него та, что перекрикивалась с пленными красноармейцами. –  И не жалко тебе их? А вдруг с тобой что случится?

– Плакать по мне некому, мамки у меня все равно нет, –  вдруг выпалил Витя так, что заставил поразиться своим словам всех вокруг.

Отступать от своих намерений он не собирался. Мальчик твердо стоял на этом. За время, проведенное в оккупации, он утратил способность жалеть себя, покорился судьбе и боролся с трудностями лишь тогда, когда просто требовалось выжить в глубоком тылу вражеских войск во время голодного существования первой военной весной.

– Как же плакать никто не будет? А бабушка, а дядя твой? Ты последний, кто остался у них! – вдруг осадила Витю голосистая женщина и пошла дальше, оставив тем самым без ответа его предложение.

Поворчав и поругав его за беспечность, группа деревенских жительниц стала удаляться в направлении собственных домов. Нарочно отстав, одна из них, что постарше, взяла мальчика за плечо и тихо сказала, склонившись почти к самому уху ребенка:

– Ты попозже ко мне приходи, я чего-нибудь соберу для них, что найду. А ты снесешь. Только осторожно!

Она озабоченно посмотрела на Витю, жалея одновременно по-матерински и его, и тех пленных, которых собиралась хоть немного подкормить, взяв продукты из того скудного рациона, которым располагала ее семья. Ее рука несколько раз скользнула по давно не стриженной шевелюре мальчика, смотревшего на нее таким взглядом, каким может одарить ребенок лишь свою родную мать после долгой разлуки с ней в момент долгожданной встречи. Зная о пережитой Витей и его семьей трагедии, женщина поцеловала его в макушку и быстро отвернулась, стараясь одновременно спрятать горестные эмоции и перестать видеть глаза мальчика, инстинктивно сверлящие ее, жаждущие получить компенсацию за отсутствие материнской любви и ласки. Он провожал ее взглядом, отмечая для себя внешнее сходство этой женщины со своей матерью. Витя застыл на месте, как будто увидел именно ее, внезапно воскресшую и сейчас удалявшуюся от него. Рот его приоткрылся, глаза округлились. Через мгновение он опомнился и сбросил оцепенение, вызванное видением. Но полностью переключиться на реальность смог не сразу. Перед глазами возникло доброе и любящее лицо матери, ласково смотревшее на него в те моменты, когда он засыпал, и тяжелые веки с трудом поднимались, пытаясь остановить взгляд на образе самого близкого и горячо любящего его родного человека. Витя часто заморгал, силой воли приводя себя в чувство. Он замотал головой, осмотрелся по сторонам и в итоге невольно заплакал, смахивая с лица крупные слезы.

– Мама! – простонал он. –  Мама!

Мелкие капли холодного дождя упали на его голову и плечи. Потом дождь усилился, уже изрядно поливая одиноко стоящего на дороге и горько плачущего мальчика, все еще не уходившего с места. Витя как будто ждал, что в ответ на его взывания появится мама, обнимет и крепко прижмет к себе, успокаивая своим ласковым голосом, как обычно это делала во время их мирной жизни в родном доме. И больше всего ему сейчас хотелось хоть на минутку вернуться в то время, когда они жили с отцом, матерью и сестрами под одной крышей, когда рано утром облаченный в военную форму отец уходил на службу, а мама, оставаясь дома, хлопотала по хозяйству и смотрела за детьми.

– Ну, чего ты? – Толик, сидя на корточках возле Вити, подталкивал и торопил его.

Тот сжимал в худенькой руке кусок грязной материи, в которую были завернуты три маленькие вареные картофелины, пара луковиц и несколько крошечных кусочков черствого, начинавшего плесневеть хлеба. Этот поистине деликатес, по местным меркам, ребенок бережно принес в кармане своей курточки, аккуратно придерживая его, чтобы не выронить. Он прошел в направлении концентрационного лагеря, сосредоточенно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь слежки или преследования полицаями, что иногда патрулировали улицы и отгоняли сердобольных деревенских женщин от близлежащей к месту содержания узников территории. Но на трех мальчиков они не обратили никакого внимания. Никто из полицаев не заметил, как быстро и проворно промелькнули у них под носом ребята.

– Боишься? – тихо спросил Толик, с волнением глядя