Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998) - Павел Георгиевич Вишняков

неконтролируемого сноса. Все это заняло секунды, и вот «Ленком» застыл параллельно веранде кафе, метрах в пяти. Обстановочка была та еще – турбины свистят, вахта бдительности на верхней палубе с автоматами стоит, рулевой с лотом на баке пытается глубину промерить – турки с кофейными чашками сомлели окончательно, часть пустилась в бега, а часть осталась, решив, видимо, сопротивляться русскому вторжению.

Супертанкер, не обращая внимания на всю эту суету, благополучно миновал нас, на прощание наградив волной кильватерной струи – если бы Жаринов, побледневший и взволнованный, не дал ход, уже поравнявшись с танкером мостиками, нас бы точно качнуло прямо на эту стенку, сложенную, видать, лет пятьсот назад, обросшую водорослями…

Пройдя в тишине красавицу мечеть Ортакёй, миновав мост, с которого на нас глазел добрый десяток полицейских (движение по мосту тоже перекрыли), в полном одиночестве мы двинулись вперед рекомендованной лоцией скоростью. Разговорились на ходовом только подойдя к Румели-Хиссары.

Впереди был Новороссийск, анекдот с плотиком, упавшим за борт и раскрывшимся – во время швартовки, смена названия, прилет ко мне жены – из Видяева через Минск, встреча Главкома, стамбульские лавки и прогулки…

Слава Богу, все обошлось.

Такие дела…

Портреты

На Ленкоме, когда он вернулся с модернизации на Ждановском заводе, в кают-компании вместо панно «Достопримечательности Ленинграда» висели портреты флотоводцев. Маслом.

Командир корабля Виктор Николаич Кислицын реализовал одну из своих мечт. Но не полностью – Колчака не было.

Причём, Нахимов был изображён в полуанфас, хотя его единственное сохранившееся прижизненное изображение – в профиль. Кроме Нахимова на офицеров смотрели: Ушаков, Макаров и кто-то ещё (кажется, Кузнецов).

Они укоризненно поглядывали на офицерские развлечения, но, в-общем, вели себя мирно, в повседневную жизнь не вмешивались. Офицеры в свою очередь старались флотоводцев не раздражать и на мероприятиях командирской подготовки демонстрировали удовлетворительные знания вероятного противника и ТВД…

Так ровненько всё себе и шло. А потом Ленком в статусе Лёгкого и под флагом ГК ВМФ пошёл с официальным визитом в Стамбул. И только после постановки на якорь на рейде дворца Долмабахче заглянувший в кают-компанию ВМАТ зацокал языком: «Ребята, вы обалдели что-ли? Из четверых адмиралов трое турок били так, что до сих пор обида… Снимайте к чёртовой матери…»

Не снимали до приёма – Жаринов закусил удила и послал всех. Турецкие коллеги очень переживали, заходя попить чаю или обсудить чего – каждый впадал в ступор, видя глядящего ему в глаза Ушак-пашу.

Ну, а на приём главкома пришлось снять, очень Громов надеялся послужить ещё…

О психологической устойчивости

Боевая служба очень сильно действует на психику. Был бы я законодателем, я бы запретил голосовать пришедшим с боевой сроком более четырех месяцев. Нет, с трёх, пожалуй, бы запретил. На год, наверное, пока не восстановится адекватность в оценке событий береговой жизни.

Помню в Средиземке, попалась нам в руки подшивка журнала «Физкультура и спорт», в нескольких номерах бомба от Поля Брэгга – «Чудо голодания». Почитали-почитали, да и взялись устраивать жизнь по Брэггу. Да так активно, что через несколько дней в каютах на полках стояли ряды баночек с мочой – учитель настоятельно советовал контролировать изменение цвета и консистенции. Запах не раздражал, нет, ну, может, первое время… На качке тоже проблемы возникали неприятные с этими баночками. Да и доктор ругался – всю кладовку у него разнесли из-за баночек с широким горлом. Голодували основательно, раз в пять дней – только вода, выходили из голодовки мёдом. Само прошло, без аминазина, как только домой зашёл – так и прошло.

А ещё мой приятель решил научиться играть на баяне и, отобрав его у дочери, взял с собой на боевую. Только вот слуха у него не было. Совсем. Даже на ритм. А я, как на грех, не только музыкалку в детстве закончил, но и ему об этом сказал. Вот и учил.

Баян, чтоб вы знали, отличается от пианино-рояля, там кнопочки по хроматической гамме стоят. Сложно было перейти. Но перешли. Сперва ноты изучили, скрипичный ключ, легато…, и вот уже «Во поле берёзка стояла» играется. Но не слышится – с ритмом у нас нелады. Долго мы это дело преодолевали. Потом осенило – ногой притоптывать.

Получилось, но проблемы теперь были не только у соседей из 21 и 17 кают, но и у жителей кубрика на нижней палубе… Достигли консенсуса в каюте комбрига – определили график занятий, чтоб поспать люди могли без душевного скрежета. Научился, кстати: к концу боевой семь русских народных композиций из самоучителя играл виртуозно. Больше, правда, ничего. А я с тех пор как-то не очень русские народные композиции…

Ещё спорт. Очень некоторых вштыривает – ну, гири там, гантели, понятно. Турник, отжимания – очень интеллигентно. Выход силой, подъём переворотом – академично даже.

Но вот бегать начнут – тут уж спасу нет. Натянут треники и после ужина погнали – от первой башни по правому борту на торпедную площадку, вдоль надстройки до волнореза, на левый борт-шкафут-АУ № 1. Не помню уже, сколько там метров, но кругов они нарезали не меньше пятнадцати за раз. И бегут цугом, в затылки друг другу дышат, того и гляди «Лыжню!» орать начнут. Если в каюте в это время – топот над головой нескончаемый, ага. А потом в каюту придёт: весь мокрый, течёт с него, маечку стянет – и на леерочек, который в каюте под подволоком протянут, на верхней палубе, говорит, до завтра не высохнет. А потом: «Давай, Паша, на баяне поиграем…» Маечки-то я заставил в другом месте сушить, а вот от баяна откосить не смог, нет.

Или охрана окружающей среды. В 4 точке идём на барказе с Достойного на Бессменный, я старший. Вдруг вижу – баковый крюковой отпорником цепляет что-то в море и – раз! – перемахивает в носовой отсек. Черепаха морская, коричневая, брюхо светлое, ластами шерудит активно. Полметра в растяжке. Ах ты ж, говорю, злодей! Человечество тут Красные книги пишет, всех рыб пересчитали, а ты черепах ловишь, нет бы понаблюдать за ней, зарисовать там… Ну-ка за борт её, чего заорали! За борт, я сказал, вам дай волю – везде нефтяные вышки поставите, всю тундру загадили на севере… Ляпнули они её за борт, пошли дальше.

А вечером в кают-компании такой супчик подают – бульон янтарный, запах с ума сводит, мясо просто тает на языке. Откуда, спрашиваю, кормильцы, еда такая, вкуснотища – спасу нет! А кают-компания на меня с интересом таким поглядывает, с прищуром ироническим. Вестовой докладывает: «Так вы ж на катере черепаху-то добыли, тащ…» А комбат Кулинченко улыбается: «Старый бушлат за борт выкинули, Пал Георгич, а черепахе башку-то сразу свернули»

Ничего