Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998) - Павел Георгиевич Вишняков

Бугор у них был человек с опытом, угрюмый, молчаливый. Посидел, поразмыслил, собрал своих сопляков и сказал: «Так, ребята. За кладбища нас местные убьют. Да и я б убил, если б кто взялся разорять погост, где мои отец с матерью лежат. Поэтому работать будем по вечерам, а вывозить – до рассвета. Днём – отдыхаем. Языки прищемите, в станицу – ни ногой!» Сказано – сделано. В ночь выкапывают могилы, под утро кружной дорогой Витька тащит прицеп с костями и черепами в пункт сбора, откуда эти бренные останки потом вывозились в незатапливаемые места для захоронения.

Так шли дни, бугор зорко посматривал за соблюдением установленного им графика, но однажды куда-то уехал. И началась в бригаде пьянка-гулянка! А поутру обнаружил себя Витька рядом со своим трактором и набитым полуразбитыми гробами прицепом. «Никаких мыслей не было, думал только об одном – сейчас бугор придёт, а я рейс не сделал…» Решил дорогу подсократить и поехал не кругом, как обычно, а за дворами. Там его и увидели станичники. «Ох, Паша, и били же они меня. Бабы ещё и голосят, а мужики молча…»

Вырвал его живым участковый и сдал в район. Долго не думали в районе – по молодости за хулиганку получил он два года и загремел на зону, куда-то под Череповец…

Связности в этом месте в его рассказе поубавилось, и я так и не понял – за какие такие заслуги пахан, держащий ту зону, определил его в хлеборезку. Но так или иначе, а оказался он среди хлеба и сахара – в раю по тогдашним голодным ещё временам.

Поставили его в хлеборезку помощником за несколько месяцев до выхода на волю основного – чтоб осваивался и научился премудрости с пайками мухлевать, чтобы комар носа не подточил. Хлеб на завтрак и ужин зеки получали так: отрезались куски от буханки на глазок, но так точно, что можно было и не взвешивать. Куски хлеба раскладывались на подносы, а Витька насыпал на них сверху сахар из мешка. Но не абы как, а специальным мерным стаканчиком на длинной деревянной ручке. Но даже при жёстком контроле образовывались хлебные излишки, которые и были одной из валют зоны – наряду с чаем и табаком.

Став через некоторое время старшим хлеборезом, Витька задумался над перспективами. Сменщик перед уходом порассказывал ему, что бывает, когда крысятничать начинаешь: «Так что, гляди, молодой! С голоду ты здесь не помрёшь, всегда сыт-пьян будешь, но на большее не рассчитывай – на перо напорешься…»

Идея пришла к нему неожиданно – во время подготовки к осмотру хлеборезки медсанчастью зоны. Отмывая инвентарь, Витька обратил внимание, что на донышке мерного стаканчика прилипли маленькие кубики сахар-песка – и тут его осенило…

Каждое утро перед раздачей он плевал в этот стаканчик, а потом засовывал его в мешок с песком. К донышку прилипали несколько кристалликов сахара. После закрытия окошка раздачи Витька отчищал стаканчик, обеспечивая себе покой. Ежедневно он дважды раздавал сахар почти пятистам зекам. И уже через пару недель он озадаченнно глядел на мешок песку, думая, как же его пристроить…

Пристроил, поделившись с паханом, чистосердечно признавшись в своей афере и оговорив себе треть. «Скоро денег у меня было, Паша! – в жизни столько в руках не держал. Прятал их, перепрятывал, сон с ними потерял.» В конце концов, сшили ему двуслойный пояс, внутренний слой кожаный, наружный из брезента, в полость между слоями и стал он закладывать деньги. «И я стал его носить не снимая. Чешется под ним – страсть, в баню не хожу, боюсь, оботрусь водой – и всё.» Стали на него косо поглядывать сперва зеки, а потом и медсанчасть – завонял пояс-то. Пришлось страх преодолеть и мыться начать. Но приспособился, в хлеборезку ему таскали шайки с водой. Раскрывал иногда пояс, докладывал туда очередную порцию купюр, и думал – как заживёт, когда на волю выйдет.

И вышел – выкупив себя раньше срока на несколько месяцев. Идёт по улицам какого-то города, марухи сразу какие-то насели на него, тянут-зовут куда-то. Не пошёл, одна мысль – пояс снять, деньги достать, хоть посмотреть, сколько там… «А потом, думаю, куплю билет и домой поеду, к матери…»

Нашёл Витька укромное место – в туалетной кабинке в ДК, снял пояс, раскрыл – аж в нос шибануло кислым запахом…

А денег то и нету, слиплись они за много месяцев в лепёшки, и разобрать их не получается, масса бесформенная в руках ползёт, чуть только за край потянешь.

«Так и не поехал я домой, Паша, а стал вором. И мать больше никогда не увидел. И сейчас я вор – а рядом с тобой в военном госпитале лежу,» – и заулыбался.

Пошёл я после этого разговора к своему полковнику и попросился у него на выписку на следующий день, раньше срока почти на три недели, под расписку…

Такие дела.

Третий

Много знаю военных семей. С курсантских лет помню первое знакомство с лучшей супружеской парой, встретившейся мне в жизни: как тетя Надя выходила в коридор и осматривала мужа со всех сторон: галстук (поправить узел), повернись (стряхнуть щёткой воображаемую перхоть с плеч), поправить волосы (шляпу), «Толя, почисти каблуки!» – щетка, гуталин в руки, марш на лестничную клетку…

Как-то всё у них было не так, как у гражданских людей – построже, что-ли. Рубашки – всегда есть чистая и выглаженная, брюки муж гладит сам – что она там нагладит! – носки муж стирает сам, еда всегда есть, ужин всегда готов – безо всяких соплей и перепевов насчёт «ты мне совсем не помогаешь в домашних делах»…

Недавно додумал, наконец – в военной семье всегда есть третье лицо. И жена с этим третьим лицом мирится, должна мириться, привыкает к нему с самых первых дней совместной жизни – и на всю жизнь. Это третье лицо – служба.

«Да, мы хотели в субботу поехать в Мурманск, но у нас строевой смотр… Нет, так будет не всегда, но иногда будет… Нет, когда я уволюсь так не будет… Нет, я тебя люблю… И детей люблю… А службу не люблю… Не вру, правда, не люблю… Нет, я не могу стукнуть по столу…»

Боже мой, все наши жены говорили всегда одно и то же!

«Меня из роддома забирали твои друзья!» – «Да, прости меня…». «Когда наш сын пошёл в первый класс, ты был в море,» – да, так и есть… «Мы должны были ехать в отпуск, путёвки были на руках, а тебя вызвали на службу, и я всё лето проторчала в Видяеве…»

И все эти годы вы мирились с