«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

class="a">[428]. Более того, из-за массы отвлеченных рассуждений ценными признаются лишь последние три страницы «Памятки» (всего их было 16), где автор, обобщая свои мысли, пытается дать солдатам ряд руководящих установок. Но при всем при этом брошюра признавалась заслуживающей объявления в циркуляре Главного штаба[429].

Впрочем, позднее обозначилось еще одно препятствие – во избежание путаницы с «Солдатской памяткой» Л.Н. Толстого следовало сменить заглавие брошюры. Исправленный вариант, по рекомендации Комитета, был озаглавлен «Назначение русского солдата». После этого Лев Львович через министра двора получил долгожданное высочайшее одобрение своей брошюры[430]. Наконец, 5 декабря 1907 года о выходе брошюры Л.Л. Толстого «Назначение русского солдата» было объявлено в циркуляре Главного штаба наряду с девятнадцатью другими изданиями[431].

На солдатской и офицерской «памятках» не закончились попытки сотрудничества Л.Л. Толстого с официальной военной печатью. В Отделе рукописей Института русской литературы сохранился черновик статьи, в которой Лев Львович снова обратился к теме «духа» русского офицерства. В заголовок была вынесена фраза «Мы не пойдем», якобы брошенная одним офицером, отказывавшимся защищать дальневосточные рубежи России в случае новой войны с Японией. Лев Львович считал подобные, прямо расходившиеся с воинским долгом настроения весьма распространенными (едва ли не преобладающими) в военной среде[432]. Причину упадка воинского духа он видел в порочности мировоззрения, приобретаемого молодыми людьми в школе и семье: «Почему находятся офицеры, не верящие ни во что на свете, <…> офицеры, не признающие ни царя, ни патриотизм, ни бога. Потому что с детского возраста их не приучали верить, их, напротив, всячески разучивали верить <…> Они вечно слышали дома и в школе одно только отрицательное отношение ко всему на свете»[433]. Статью, в которой офицеры русской армии довольно нелепо уподоблялись ни во что не верящим нигилистам, Лев Львович надеялся поместить в официальной газете военного ведомства. В феврале 1907 г. редактор «Русского инвалида» и «Военного сборника» Ф.А. Макшеева вполне ожидаемо сообщил Льву Львовичу, что в таком виде принять эту статью к печати он не может[434]. При этом Макшеев обходительно добавил, что ему хотелось бы видеть «художественные строки» Льва Львовича в «Русском инвалиде», и потому предлагал по-иному построить статью. Редактор указал необходимые исходные положения: «негодные» офицеры есть, но составляют лишь незначительное меньшинство; «здоровое» и сплоченное большинство должно само, без вмешательства начальства «выдавливать негодных» из военной среды[435]. Несмотря на то что предложенная схема противоречила собственным идеями Льва Львовича, он вскоре переписал статью в соответствии с указаниями Макшеева. В марте исправленный текст был напечатан в «Русском инвалиде». Вызывающее заглавие «Мы не пойдем» сменилось на более нейтральное – «Плевелы». В самом начале статьи помещалась обязательная оговорка: «Я не говорю здесь о светлой, большей части русского воинства, которой держится Россия. Я говорю о темной, маленькой его частичке»[436]. Далее Лев Львович помещал свою излюбленную филиппику против «системы воспитания», недостатки которой, как теперь оговаривалось, затронули лишь очень небольшую часть офицерства… Вторая часть статьи оказалась посвящена критике «либералов и революционеров», винивших во всем правительство, тогда как истинной причиной «неустроенности жизни» являлось отсутствие у них самих «государственного воспитания»[437].

В течение года в «Инвалиде» было помещено еще три заметки за подписью Л.Л. Толстого. Однако в них уже не было самостоятельных пространных рассуждений автора. В первом случае Лев Львович излагал предложенную А.П. Семеновым Тян-Шанским программу развития российского военно-морского флота[438], а в следующих двух заметках реферировались главы книги капитана шведской армии Ивара Хульта о военном воспитании[439]. Далее статей Льва Львовича в военном официозе уже не появлялось. Долгого и плодотворного сотрудничества с «Русским инвалидом» не получилось, несмотря на то что военное ведомство какое-то время выражало заинтересованность в публицистике Л.Л. Толстого. В скором времени обнаружилось, что его идеи было непросто согласовать со взглядами военных и облечь в приемлемую для них форму. В конце 1912 г. увлекшийся карточной игрой и потому испытывавший острую нужду в деньгах Лев Львочич пытался продать право на четвертое по счету издание своих «памяток» типографии Военного министерства за скромные 200 руб., но получил категорический отказ[440]. В ответе начальника типографии говорилось, что хозяйственная комиссия нашла предложение Льва Львовича «сопряженным с убытками» и потому «крайне невыгодным»[441].

Историки литературы низко ставят художественные дарования Л.Л. Толстого и дают негативную (если не уничижительную) характеристику его личности[442]. Однако безотносительно способностей и личных качеств Льва Толстого-сына его горячая полемика с отцом стала заметным фактором общественной жизни. У тех, кто с недоверием и скепсисом относился к толстовской проповеди, появился влиятельный союзник. Льву Львовичу все же удалось дать в руки противников «толстовства» мощное оружие. Тем, что даже родной сын не согласен с Толстым, можно было веско закончить спор о его учении. Не будучи военным, Л.Л. Толстой оказывал ценную услугу военной пропаганде, давая ей возможность использовать свое имя. Если Толстой-отец отрицал войну и насилие, отказывая военному сословию в праве на существование в лучшем, «просветленном» мире, то Толстой-сын разделял точку зрения профессиональных военных, доказывая необходимость существования и укрепления вооруженных сил в текущей международной обстановке. И даже более того, встав на позиции социал-дарвинизма, в борьбе, в насилии и его апофеозе в виде вооруженного противостояния народов Толстой-сын находил двигатель прогресса, источник совершенствования общественных отношений и самой человеческой природы.

Идеология военных пропагандистов

Основой российского дискурса о «желтой опасности», в рамках которого следует рассматривать сочинения Сурина, был глубоко укоренившийся в культуре страх перед опустошительным нашествием азиатских варваров на христианский мир[443]. Религиозные эсхатологические мотивы, наиболее ярко представленные в известном «пророчестве» Владимира Соловьёва, преобладали над научным расизмом. Сурин присоединил к противостоянию языческому воинству антихриста тему биологической борьбы за существование между расами-видами.

В то время встречались и более экзотичные подходы к решению проблемы «желтой опасности». Пожелавший остаться неизвестным автор брошюры «Китай или мы» предлагал российскому правительству завоевать северные китайские провинции и обратить местных жителей в государственных рабов. Их следовало перевезти в Европейскую Россию и продавать крестьянам и помещикам по цене в 900 рублей за семью из шести человек[444]. Китайцы лишались какой бы то ни было законной защиты – хозяева должны были обладать над ними правом «жизни и смерти». Освобожденные китайские земли следовало за счет средств, вырученных с продажи в рабство местных жителей, заселить русскими крестьянами на положении казаков[445].

В чем-то близка ко взглядам Сурина концепции «Желтороссии» И.С. Левитова. Согласно этому автору, российским властям надлежало позволить китайцам заселить