Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников

— Тогда решаем так, ребята, — сказал Шелестов. — Боря, ты возьми человек пять солдат и устрой засаду у лаза в овраге. Берите под микитки всех, кто появится оттуда на свет божий. Платон Александрович, вы пойдете со мной. Ваша помощь и ваши советы могут помочь, если что-то пойдет не по плану. Виктор, возьми пяток солдат и на всякий случай устрой засаду в сторонке в саду, там, где какая-то странная ниша в доме. Вдруг еще один потайной выход. Давайте по местам. Через пять минут я отдам приказ начать оцепление района, и начинаем штурм.

Через несколько минут автоматчики из полка НКВД окружили дом на Казачьей улице, залегли на заброшенных участках соседних домов, взяли под прицел все окна и двери. Шелестов, Маркин и несколько автоматчиков добежали до двери дома, когда разлетелось стекло у одного окна и оттуда высунулся кончик ствола «шмайсера». Длинная очередь ушла в сторону разрушенного соседнего дома, а оперативники успели добежать до дверей. Очень соблазнительно было швырнуть в окно гранату и закончить на этом рисковать жизнью солдат. Но Шелестов предположил, что оборона дома может иметь лишь одну цель — протянуть время и дать возможность резиденту уйти через потайной ход и скрыться. Предложения сдаваться на русском и немецком языках не дали никакого результата. Даже стрельба снаружи по окнам не заставила засевших в доме диверсантов поднять руки. Стрельба велась очень интенсивно, как будто боеприпасов в доме было на месяц боев.

— Что-то здесь не то, товарищ подполковник, — покачал головой Маркин. — Смотрите!

Маркин отбежал от дома и вернулся со сломанной детской куклой, сделанной из пластмассы. Подобрав старую консервную банку, он наломал пластмассу кусками, набил ими банку, а потом поджег. Пластмасса стала гореть, сильно чадя, потекла каплями на землю. Маркин потушил огонь, и тогда из банки повалил удушливый серый дым. Инженер улыбнулся с довольным видом, а потом, подбежав к окну, швырнул туда самодельную дымовую шашку. Все замерли, ожидая, что сейчас через окна и двери из дома полезут с кашлем и слезящимися глазами диверсанты и начнут бросать оружие и сдаваться. Но в доме была тишина. Но все объяснилось, когда через забор лихо и с какой-то ленцой перемахнул Буторин и, отряхивая руки, подошел к Шелестову.

— А вы чего здесь? — с улыбкой спросил он. — Последний трамвай ушел в парк. Больше трамваев сегодня не будет.

— Что случилось? — удивленно посмотрел на Михаила Шелестов.

— Стеночка снаружи мне показалась подозрительной. Мы и устроили возле нее засаду, а не в саду, как ты велел. Обманка это, а не стена. Дранка и штукатурка известковая. Они ее легко выдавили и хотели уйти через сад. Ну тут мы их и повязали. А Борис, по-моему, в овраге уже закончил работу. Я слышал, как он свистел три раза. Думаю, что тоже все.

— Ну тогда мне и тушить, — вздохнул Маркин, снимая пиджак, а затем и рубашку. — Эй, бойцы, у кого вода во фляжке есть? Несите сюда.

Буторин был прав, когда правильно расшифровал свист Когана. Они этим сигналом уже пользовались в нескольких операциях. Борис с солдатами сидели вокруг лаза, когда услышали стрельбу возле дома. Теперь следовало ждать гостей. Стреляют те, кому положено прикрывать уход начальства. И в самом деле, через несколько минут кусты зашевелились. Борис сделал знак автоматчикам и приложил палец к губам. Кустарник раздвинулся, и показалась голова молодого человека. Он посмотрел направо, налево, и тут же сильная рука зажала ему рот, и мгновенно мужчину вытянули из лаза и прижали к земле. Тот, кто полз по лазу следом, не должен был понять, что снаружи происходит борьба. Второй появилась голова с узким лицом, с тонкими губами и с жидкими волосами, зачесанными назад. Коган снова зажал человеку рот, и двое автоматчиков вытянули диверсанта из лаза и положили на траву рядом с первым. И теперь Коган увидел, что второй человек был в черных кожаных перчатках.

— Ну вот и свиделись, — сказал он по-русски.

Пока солдаты держали человека, Борис аккуратно пальцами стянул с правой руки пленника перчатку, взял его за пальцы и повернул кисть в сторону солнца. Неровный и очень неприятный на вид шрам протянулся от большого пальца к запястью, чуть сужаясь.

— Здравствуйте, господин Шпаньяр, — по-немецки сказал Коган и увидел, как от удивления расширились глаза немца. — Связать этих голубчиков посильнее. Очень ценные экземпляры.

Коган встал в полный рост, отряхнул руки и колени, а потом вставил пальцы в рот и трижды протяжно свистнул.

Сосновский с автоматчиками обошли большую часть берега в Голубой бухте. Хофер крутил головой, что-то шепча себе под нос, и указывал рукой, куда надо идти. И снова ничего. Наконец, один из автоматчиков на крутом берегу вдруг присел и сделал знак, указывая вниз. Сосновский и Хофер подбежали к нему и присели рядом.

— Там человек! — сказал автоматчик. — Он на берегу стоял в черном обтягивающем комбинезоне с капюшоном.

— Гидрокостюм, — догадался Сосновский и перевел слова солдата немцу.

Хофер кивнул и стиснул руки. Михаилу даже показалось, что от волнения у немца задрожали руки. Что с ним? Волнуется или боится? А может, он все это время придумывал, как ему уйти на запад с немцами или итальянцами? А как же жена, которая теперь у нас?

— Что с вами, Хофер? — спросил Сосновский.

— Скажите, майор. — Немец помолчал и посмотрел Сосновскому в глаза. — Скажите, это серьезно, это правда, что меня хотели убить и на мою жену тоже покушались?

— Да, совершенно точно, что вас хотели убрать. Женщина, которая подала вам яд в пище, здесь, в городе, и вы сами можете с ней поговорить, если есть желание. А вот на вашу жену покушения не было. Я нашел ее в Данциге, когда она голодная лежала без сил в будке кладбищенского сторожа. Дом разбомбили. И все, что у Альмы на тот момент осталось, — это могила вашей с ней дочери и память о вас. Она этим жила. Она же вам, наверное, рассказывала.

— Нет, она не хотела ничего рассказывать. Она сказала, что нашла меня, и этого достаточное, чтобы жить дальше. Спасибо, майор, что сказали правду. Я думал, что вы меня обманете и подтвердите, что на Альму тоже покушались. Так вы могли стимулировать меня помогать вам.

— Зачем врать? — удивился Сосновский. — Мы даже эту войну выигрываем без вранья. Все делая честно. А вы нам либо помогаете по собственной воле, либо не помогаете, и всякие выдумки тут неуместны.